Он действительно мне как брат. Я его очень люблю. Мы понимаем друг друга без слов. Он вечно потеет, и я как заботливая мамашка вытираю ему пот со лба, таскаю с собой на съемки полотенце. Он постоянно ест, и когда возможности это сделать нет, все закрыто, а у меня что-то осталось, я обязательно с ним делюсь. Мы всегда поддерживаем друг друга. Но вот… был бы он пониже... (с) Дженсен Эклз
И вот после такого я растаял
А сие дело уже из сериала, но мне так понравилось. Я сразу весь второй сезон вспомнила и ушла реветь
Зашел в обзоры. Сижу - радуюсь, но ОТП своего не вижу. Думаю: ну и ладно, не судьба, сам по пиксиву полазаю.
И тут - ЧТО Я ВИЖУ? ЭТО ЖЕ ДОДЗИ ПО ИРВАЮ КОМАНДОР? ИМЕННО КАПРАЛ ПЕРЕХОДИТЕ ПО ССЫЛКЕ.
Ну, я и перешел. А додзь - штуки четыре точно. Я весь в счастье - думаю, загружу, нарадуюсь, пофапаю. И что же это?
ХУЙ.
Надо качать. А с моей скоростью качать файлы больше 10 мегабайт - целая вселенская проблема. А я так надеялся на почитать - порадоваться. Но не судьба. Поэтому я закатил маленькую истерику.
И ПОТОМ ДОГАДАЛСЯ ДОЖДАТЬСЯ ЗАГРУЗКИ ОБЛОЖЕК. И ЧТО ЖЕ ЭТО?
Персонажи: fem!Ирвин/fem!Ривай Рейтинг: PG-13 Жанры/Предупреждения: ООС, ER, гендер-бендер, романтизация, малясь ангста От автора: я не выдержал [2] Это сумасшествие, но мне оно нравится
Гендер-бендерим Ривай шипела и дергалась – разбитое колено жглось сбитой в кровь кожей, тугими каплями стекающей вниз по ноге, оставляя за собой алые хвосты. Ирвин проводила по бурым подтекам мокрым бинтом – расстилала по воспаленной коже прохладу чистой воды – и обрабатывала края скалящих зубки ранок. Если обработать быстро и правильно, ссадины затянутся корочкой уже к утру. Но Ривай упорно елозила по столу. - Сиди смирно, - Ирвин злилась, отдавала приказы ледяным тоном. – Ты знала, куда лезешь. - Я все просчитала, - Ривай сморщилась и прикусила губу: командор прижала холодный от настоек бинт к воспаленному колену, туго затягивая вокруг. Как будто ногу в мясорубку кинули – да и всю ее тоже. Ривай зажмурилась. - Я вижу, - холодно подметила Ирвин, туго бинтуя раненую конечность. Ривай не нравилась интонация, с которой командор к ней обращалась. Как будто между ними вдруг выросла стена – грохнула земля, раздвигаясь бездонным ущельем, и выплюнула на поверхность огромную стену из фиолетового льда. Ривай не нравилось, какими глазами на нее смотри командор. Словно гладит по голове зимним холодом, словно обвиняет, укоризненно цокает языком и, если приглядеться, забывает, как надо правильно дышать. Как если бы от страха. - Ирвин, - Ривай открыла рот – но тут же захлопнула. Ирвин прижалась лбом к ее забинтованному колену – прижалась аккуратно, невесомо и безумно устало. У нее на ладонях остались кровавые отпечатки, и такие же отпечатки, ярко-красные, выжигающие где-то на грудной клетке огненные символы, – были внутри. Ирвин было до безумного больно – как будто это она разбила себя в кровь, а не ее капрал раздробила колено. - Я не хочу терять еще и тебя, - дыхание скользнуло по воспаленной коже успокаивающей волной. – Я не хочу. Ривай посмотрела на свои руки – на алые ленты, навсегда оставшиеся на запястьях. Ривай вплела подрагивающие пальцы в ворох светлых волос, растрепанных после всей кутерьмы с возвращением. Подняла убитое усталостью и секундным отчаянием лицо, прижалась лбом к ее лбу и прищурила холодные, как голос командора, глаза: - Это я не хочу тебя терять, - смазала губами по губам и обхватила поймавшую ее в руки женщину за шею. – Ясно? - Так точно, капрал, - Ирвин обняла ее, крепко, зарываясь носом в черные пряди, прижимаясь холодной щекой к холодной щеке, и поймала ритм бьющейся под ее, Ривай, грудной клеткой шкатулки. Шкатулка билась размеренно и неспешно, спокойно и успокаивающе, и Ирвин прижалась губами к ее виску. Она не может потерять и ее. Только не ее.
В общем, Fire Storm, это ты виновата Меня таки разнесло на АУ. И Ривай в этом АУ совсем зашатался, бедненький. Капрал, иди домой, ты пьян, тебя шатает.
Баловской драббл по арту (Ирвин|Ривай, Ханджи, G) В вагоне было шумно и душно – яблоку некуда упасть, люди натыканы, как сардины в банке, а Ханджи умудрялась руками размахивать, раздавая близстоящим пассажирам подарки в виде мягких ударов тяжелой сумкой, усыпанной значками и брелоками с существами самой экстравагантной наружности. Ривай старался отойти от нее как можно дальше, прижимая к груди ее же книги, не влезшие в перегруженную сумку, и вообще делал вид, что не знает эту ненормальную. - А потом… - Зоэ глубоко вдохнула, останавливаясь ради трагичной паузы: некоторые пассажиры заинтересованно вытянули шеи, - мы можем их клонировать! Ривай бы с удовольствием хлопнул себя по лбу – но руки были заняты, да и весь его вид, в принципе, отлично заменял распространенный жест. Ханджи вся светилась, загибая пальцы и разглагольствуя о том, как много всего можно добиться с помощью одной пробирки и одной бактерии, но Ривай ее остудил: - Ты сначала выведи эту породу домашних динозавров, а потом их уже клонируй, - он вдруг замолк, делаясь мрачнее тучи: какие, к черту, домашние динозавры? Но Ханджи идея нравилась, и она уже расписала алгоритм выведения новой породы животных на многие века вперед. Колеса перестукивались, плавно скользя по рельсам, а потом слаженно взвизгнули, замедляя быстрый ход. Ханджи оглянулась через плечо, смотря на двигающуюся за спиной станцию, и протянула пальцы к книжкам у Ривая в руках: - О, моя станция, - она улыбнулась и ловко сцапала сразу все тяжелые тома: Ривай вздохнул с облегчением. – Спасибо, что потаскал, увидимся завтра. Она взмахнула рукой, отворачиваясь к открывшимся дверям, и Ривай вдруг понял, что его тянет за ней – не людским потоком, что-то тянет за шею. Твою мать, забирая книги, она случайно схватилась за провод наушников! Ривай неловко подался вперед – попытался схватиться, но провод размотало сильнее, наушники скользнули из-под рубашки и исчезли за закрывающимися дверьми. Поезд дернулся, вагон тряхнуло, а Ривай, отпустивший поручень, потерял опору под ногами, падая на бок. И упал в чьи-то руки. - Держись крепче, а то упадешь. Ривай поднял голову – на него смотрели два ярко-голубых глаза, а плечи держали широкие ладони. Парень за спиной был широкоплечим и высоким, как каланча: чтобы стать с ним одного роста, Риваю пришлось бы усесться на стремянку. - Спасибо, - Ривай схватился за поручень и благодарно кивнул. Парень улыбнулся в ответ и схватился за свисающие ручки, возвращаясь к чтению какой-то умной книжки. Скорее всего, философия. Ну, ему хотя бы есть, чем заняться: Ривай сунул руку в карман, ставя плеер на паузу. Ну, Ханджи, твое горе, если ты потеряешь то, что случайно схватила. Вагон снова тряхнуло. Ривай почувствовал, как его бьют по руке, сжимающей поручень, и расслабил пальцы от неожиданности. Кто-то не удержал равновесия, толкнул его в плечо – да чтоб вы все горели синим пламенем, изверги. Ривай переступил с ноги на ногу, подхваченный движением в вагоне, и уткнулся лбом в широкую грудь. На плечи легли чужие ладони. Уже знакомые ладони. - Видимо, не судьба тебе крепко держаться, - высокий парень с умной книжкой похлопал его по спине. – Много остановок ехать? - Шесть, - сконфуженно отозвался Ривай, прижатый чьим-то крупным телом к груди своего внепланового спасителя. - Ирвин. - Ривай. - Вместе выходить будем, - Ирвин рассмеялся. – Везет тебе. Ханджи, тебе тоже везет, подумал Ривай, поднимая голову вверх. Ясные голубые глаза смотрели на него по-дружески тепло.
Название: Конверт с бордовой печатью Персонажи: Ирвин/Ривай Рейтинг: R (я не дотянул до НЦы и порночернухи ) Жанры/Предупреждения: слэш, ООС, ER, романтизация, что-то-непонятное. От автора: я все запорол, уууу Богиня, крути меня на вертеле, я все запорол. А под конец вообще не в ту степь скатился. Ну блять.
Обоженет, што я несу Комната чернела мраком – огромная, она изрыгала в необъятную глубину целые сгустки мрака, извитыми хвостиками цепляющегося за пузатые ножки резных кресел. Мрак стелился по деревянному полу пушистым ковром, лип к черным стенам, карабкаясь по тихим углам к медным канделябрам, уныло перезванивающимся тонкими сплетениями цепочек. И в самом центре мрака горело окно – горело полной луной.
Ирвин закрыл деревянные створки за спиной: двери скрипнули рыдающими петлями и затихли, убаюканные черными лапками мрака, – и осторожно двинулся вперед – легким шагом, дыша свободно, уверенно, смотря сквозь наблюдающую из угла темноту ясным взглядом. Конверт лежал в столе. Он точно знал это.
Ящики открывались с тихим шуршанием – они не скрипели и не завывали, выезжали из своих ниш и заезжали обратно, цепляемые за круглые гладкие ручки. Ирвин открывал и закрывал бесчисленные двери огромного письменного стола: бумаги на полированной столешнице были переворошены сразу же, с отточенной быстротой и вверенной четкостью, с предельным вниманием. Конверт лежал в столе. Большой белый конверт с бордовой печатью.
По мостовой стучали копыта – Ирвин мельком выглянул в окно, сквозь стекло, различая очертания богато украшенной кареты. Кинул взгляд на часы – слишком рано. Там, внизу, возле устало фыркающей лошади, рядом с угрюмо поскрипывающей каретой, раздались мужские голоса: достаточно тихие, чтобы не разобрать слов, и достаточно громкие, чтобы их услышать. В холле медное кольцо стукнуло о железную резьбу парадной двери, от мраморных стен рикошетом отлетел игривый женский смех.
Хозяева вернулись раньше положенного срока. Но конверт лежал в столе. Большой белые конверт, пухлый конверт, с бордовой печатью.
Ирвин закусил губу – ярко-голубые глаза холодно смотрели на закрытые ящики. Нахмурившись, Смит выдвинул один, отошел на шаг и улыбнулся. Протянул руку и ловко подцепил пальцами еле заметную нить вишневого шнурка – такого же цвета, как и вся мебель, украшающая необъятную комнату. Тонкая деревянная панель с легкостью поддалась, и Ирвин взял в руки большой белый конверт с бордовой печатью. С фамильной печатью одного из Советников Его Величества.
Двойное дно – Ирвин улыбался, закрывая дверь в просторный кабинет, оставленный на растерзание стелющимся по коврам хвостикам мрака. Лестница на крышу была в противоположной от приближающихся голосов стороне.
***
Камин трещал и искрился, отбрасывал длинные тени на угрюмые стены и весело плевался пламенем цвета спелых апельсинов. Ирвин расслабленно кинул на стол пухлый конверт.
- Можешь делать с ним, что хочешь, - командор закинул ноги на стол, вчитываясь в мелко исписанный лист бумаги в руках. Почерк у Его Светлости Советника был отвратительным.
- Ты делаешь мне подарок? – Ривай подвинул конверт к себе: в контрастном свете пламени эмблема на бордовой печати казалось ужасно вычурной и безвкусной. Ривай не сдержал презрительного смешка.
- Свадебный, - задумчиво отозвался Ирвин, обводя густыми чернилами упавшие в глаз слова. Возможно, если хорошо подумать, эти чертовы бумаги можно будет пустить в оборот. Хотя, нет, не можно – нужно. Ирвин прикусил кончик пера: если правительство думает, что на высоких солдатских чинах сидят одни дураки, пусть спит спокойно. По крайней мере, Ирвин не собирался делать свой ход на черно-белых клетках. Пока не собирался – пусть на шахматной доске разыгрывает партии самонадеянная верхушка.
Он – пешка в этой игре. Весьма сообразительная пешка, способная по щелчку пальцев, под грохот пушек и мягкую улыбку превратиться даже не в коня, и не в ферзя – а сразу в Короля, непобедимого на этой доске и в этой партии. Но Ирвину не нужно. Ирвин успеет сделать свой ход, а пока – он перебирает тщательно отобранные листы и сверяет информацию. Пиксис не обманывал – они, и правда, что-то замышляют. И это скромное жужжание неспроста: правительство хочет обыграть всех и вся за один жалкий ход.
Пускай попробует – в глазах Ривая горит огонь. Почти такой же, какой танцует на догорающих поленьях.
- Эй, Ирвин, - Ривай звал его тихо, едко ухмыляясь. – Они хотят привлечь тебя к ответственности.
Командор поднял на него взгляд – на сосредоточенного, вчитывающегося в разбросанные перед ним листы. Белый конверт, разорванный, с грубо вскрытой печатью, рыхлыми лоскутами покрыл пол, как пригоршни слишком белого снега.
- Я знаю, - Ирвин сделал пару пометок на полях и улыбнулся: обычно, за лишнюю точку на таком документе отправляли в подземелья на исправительные работы. – Легиону снова не доверяют.
- Как будто они знают, что значит быть скаутом Легиона, - Ривай фыркнул, взмахивая рукой: листы ударили в воздух и с тихим шуршанием ссыпались на пол, к разорванному конверту. – Они гигантов-то даже на картинках не видели. Чертовы политиканы.
- Смотри, Леви, - Ирвин зажал в пальцах верхушку листа, показывая угрюмому капралу подчеркнутые строчки. – Меня хотят привлечь к ответственности, а тебя – снова упрятать в тюрьму.
Они сидели на разных концах стола, а расстояние между ними исчислялось количеством разбросанных по столешнице бумаг. Ривай скользнул по ним коленями – прополз по столу, сжимая в руках протянутый ему лист. Глубоко внутри растекалось ядовитое презрение: кем эти ублюдки себя возомнили, чтобы просто взять и запретить им выходить на внешние земли? Кто они, черт возьми, такие, чтобы лишать его призрачного шанса на свободу?
Ривай скомкал лист в пальцах – бумажный шарик ударился о чугунную решетку камина и взорвался черно-красными искрами, тлея среди беснующихся языков огня. Шевелящиеся тени на лице командора шептались, и казалось, будто он не улыбался – скалился в ожидании, готовился к ответному удару, намеревался разорвать тугой клубок ниток, сплетенных за сотню лет безмятежного существования. Будто стал той единственной пешкой, способной разломать усыпанную трупами шахматную доску на сотни черно-белых квадратов.
Камин трещал и полыхал контрастными всполохами.
- Они больше не упекут меня за решетку, - Ривай кошкой скользнул по столу, упирая ладони в неровный край столешницы. – Ты меня им не отдашь. Верно?
Сильная рука сжала шелк белого платка, Ривай неловко соскользнул вниз.
- Верно.
И потом было горячее, чем огню в камине.
Ривай кричал в прокушенное плечо – по губам текла кровь, сильная спина, сжимаемая дрожащими пальцами, переливалась ссадинами и царапинами. Ирвин двигался слишком резко, слишком настойчиво, слишком неожиданно – а Ривай метался под ним, откидывался назад, утопая в разорванной рубашке и шуршащих листах, подавался вперед, хватая за руки, за плечи, гладя в мокрых ладонях лицо, вороша светлые волосы и пропуская пряди между пальцами. Внутри закипало расплавленное золото – и собиралось разлиться по венам раскаленным металлом, сжигая заживо остатки здравого смысла. Ривай задирал голову, забывая, как дышать, и скидывал со стола несколько разорванных и помятых листов.
Черт возьми, вот где оказались правительственные планы – в самом сердце Легиона. Под ними двумя, обезумевшими друг от друга.
Ирвин сжимал в руках его бедра и тянул на себя, плотно прижимался к нему, ловя дрожащие объятия, и накрывал губами раскрытый в крике рот, гладил влажными ладонями по ногам, подхватывая под коленями, и двигался ритмично, с силой врываясь в одуревшее от жары тело. Ривай под ним терял сознание, хватался пальцами за полы расстегнутой рубашки, подаваясь вперед, и отвечал на мокрые поцелуи, кусая, сминая, терзая и зализывая чужие губы. Раздвигал ноги шире, гнулся в спине почти до хруста – расплавленное золото растекалось по всему телу, наполняло, дрожало, и Ривай дрожал вместе с ним. В голове хлестала звенящая пустота и пульсировал ядовито-красный огонь.
Черт возьми, да. Черт возьми, да, да, да.
Ривай чувствовал себя обезумевшим. Прижимался губами к чужой шее, к щеке, к скуле, к кромке уха, к виску, к губам – и чувствовал себя обезумевшим, ненормальным, свихнувшимся. От жары, от жжения внизу живота, от ощущения сильных рук, сжимающих его бедра, от дыхания в самое ухо, от кончиков волос, щекочущих щеки, от сильных толчков, отдающих внутри обжигающим трением, от крепкого тела, терзающего его тело. Ривай чувствовал себя обезумевшим – от свободы, от Ирвина, от его ясных голубых глаз, от его мягкой улыбки на искусанных губах.
Он ни за что больше не окажется за решеткой.
- Все верно, - Ирвин гладил его по волосам, прижимался губами к мокрому лбу, чувствовал руки, обхватывающие за шею, за плечи, за спину, впивающиеся в кожу пальцы и зубы, слышал сдавленные стоны и крики между ключицами. – Им я тебя не отдам.
Ривай закрывал глаза и пропадал в океане, полном апельсиновых искр и расплавленного золота.
***
Белые листы парили в воздухе, с тихим шелестом опускались на пол, смятые и испорченные перевернувшейся чернильницей. Оставшиеся документы Ирвин разбирал невнимательно, отмечая лишь ключевые моменты – общая ситуация была ясна и не нуждалась в дополнительных разбирательствах. Все, что было нужно – лишь немного больше ценной информации. Достоверной, из первых рук. Такой же, какая была в белом конверте с бордовой печатью.
- Сожги их, - Ривай потянулся, удобнее устраивая растрепанную голову на колене командора. – Там больше нет ничего интересного.
- А разве было? – Ирвин пожал плечами, рассматривая последние листы: привычка, нежели необходимость. Ривай уперся пятками в ручку дивана, проводя ладонью по обнаженной по локоть руке – схватил за запястье и несильно вывернул, заставляя разжать пальцы. Поймал шуршащие листы, скатал в бумажные шарики и отправил на подкормку к затухающему огню, радостно поймавшему смятые бумаги.
Ирвин улыбнулся: мягко, вежливо и обезоруживающе. Спокойно совсем, как получалось только у него. Ривай вытянул руку и скользнул пальцами по его щеке – горячая, очень.
- Ты знаешь, где хранится весьма сносный компромат? – Ривай прикрыл глаза, чувствуя, как ладонь ложится в чужую ладонь.
- В особняке у Озера, на кухне, под большой деревянной бочкой, - Ирвин покачал головой. – Они не умеют хорошо прятать важные документы.
- Идиоты, - процедил капрал, прижимаясь щекой к чужому бедру. – Тем легче будет его достать. Эта цель – моя.
- Поручаю тебе с ней разобраться, - Ирвин наклонился, смазывая кончиком носа по переносице. Ривай выдохнул в его губы:
- Так точно, командор.
И все черно-белые квадраты на этой шахматной доске падали к ногам двух шустрых пешек.
Название: Крылья Персонажи: Ирвин/Ривай Рейтинг: PG-13 Жанры/предупреждения: психоделика, романтизация, немного слэша, ООС, ER, вроде ангст и многаводы От автора: захотелось рассмотреть такую штуку, что командор не носится с капралом, а пытается держать его в ежовых рукавицах. Не получилось, каюсь, меня понесло в другую степь
Как бэ да, читать Он не слушает. Он не слышит. В нем ни капли уважения. В нем ни капли понимания. Он презрителен. И не выполняет приказы. Он думает, что свободен.
Но все они здесь – раненые птицы, запертые в клетке. В большой каменной клетке, возведенной сотню лет назад. С подрезанными крыльями, с переломанными ногами, с выколотыми глазами. Они слепые, беспомощные и абсолютно беззащитные, а он возомнил себя хищником, диким зверем, не поддающимся дрессировке, янтарным орлом, парящим высоко в небе. Они ползают, цепляясь за исписанные кровью камни, хватают ртами последние крохи воздуха и пытаются дожить до следующего дня. А ему море по колено. Горы по плечо.
Он не боится. И Ирвин знает, что нужно делать. Нужно его перестроить. Разорвать на части – на сотню частей, на тысячу, на столько, сколько понадобиться, чтобы он навсегда забыл соленый вкус свободы на губах. А потом сшить заново – бережно сшить лоскутки грубыми стежками, сдувая пылинки и разглаживая неровности. Чтобы он был таким же, как они – ползающим. Чтобы он стал таким же, как Ирвин – слепым, с подрезанными крыльями.
Ривай смотрит волком – юнец с ссадинами по всему телу, с царапинами на щеках, с разбитыми губами, с объятиями кандалов на тонких запястьях. У него темные глаза, темные и холодные, будто задернуты черным туманом, черным дымом, какой остается после сожжения мертвых тел. Ривай презрительно хмыкает, демонстративно воротит нос, складывает руки за спиной, одна в другую, обхватывая пальцы пальцами. Ноги расставлены на ширине плеч, грудь смотрит вперед, узкая и гордо расправленная. Кажется, будто за его спиной распускаются крылья.
- Конечно, - Ривай кривит губы и, не сдерживаясь, ядовито фыркает, - командор.
Огромные крылья, полные мягких шелковистых перьев. Ирвин чувствует, как за спиной болезненно ноют жалкие обрубки, заканчивающиеся острыми, развороченными шипами. С них плачет кровь, разбиваясь о землю красными алмазами – они никогда не смогут раскинуться. Ирвин сжимает кулаки, сужает глаза и почти чувствует, как глаза наливаются грозовой синевой – он не может летать. Ривай может. Ривай знает. Ривай растягивает губы в едкой ухмылке.
Ирвин знает, что нужно делать. Но не делает. Не может. Не хочет. Ривай может летать.
Он бьет его – ладонь звонко хлопает по впалой и белой щеке, оставляя яркий след. Ривай покачивается, отходит назад и даже не хватается за щеку: только глаза становятся еще темнее, хотя казалось, что темнее быть не может. Приказы командора не обсуждаются – это негласный закон, простая истина, вбитая в голову кадетам с самых первых шагов по тернистому пути солдата. Командор – твой Господин, твой Бог, твоя Вера и Религия. Ему нельзя перечить, ему нельзя возражать, его приказы не подлежат оговорке. На него нельзя поднимать руку.
Но Ривай никогда не был кадетом. Ривай не слушает. Ривай не слышит. Ривай поднимает. Бросается вперед, крепко сжав кулак. А в глазах растекается ядовитая злость, выедающая глазные яблоки. Ирвин злится в ответ. Не потому, что так надо – он вовсе не хочет злиться. Он злится потому, что Ривай может летать. А он – нет.
Он бьет его спиной о стену – бьет крыльями, прекрасными дрожащими крыльями. Они осыпаются окровавленными перьями, переливаются блестящей горечью. Ривай рычит в ответ – заносит руку, оставляет яркий ожог боли на скуле, отбивает острым коленом голень. Ирвин крепко держит его за плечи и смотрит – смотрит, как дрожат крылья за спиной непокорного юнца. И ничего не может сделать. Они дрожат на его глазах – огромные и свободные.
Ривай знает, куда он смотрит. Ривай знает, что он видит. Для Ривая крылья – слишком тяжелая ноша. Ривай знает, что сам не справится – как бы не старался. Ривай знает, что нужно делать.
Он сжимает пальцами его предплечья – подается вперед, привстает, чтобы быть чуть-чуть повыше, чтобы дотянуться, чтобы поделиться. Тяжело дышит, чувствует, как сотрясается воздух за спиной, ловит удар чужого сердца и…
Ривай целует его. Ривай делится с ним. Ривай отдается ему.
Крылья огромны – они плавно перетекают из одних в другие, теряют перья, залечивая острые, окровавленные шипы. Ирвин чувствует вибрацию воздуха. Прямо за спиной. Забытая музыка – музыка сотрясаемого воздуха, музыка переливающихся перьев. Ривай презрительно улыбается в его губы.
Ривай отдает ему свои крылья. Не потому, что он так хочет – потому, что Ирвин единственный, кто сможет о них позаботиться. Кто сможет о нем позаботиться.
Твою мать, я никогда так не танцевала [2] Даже в "Сфере". Как сказала Григорьевна: "Да-а-а-а-а, ну ты и уплясалась". Да, я ОХУЕННО УПЛЯСАЛАСЬ.
Вот это был ВЫПУСКНОЙ.
Некороткий жизненный пиздец С утра мы получили корки от аттестатов: вкладыши нам пришли за девятый класс (ну все через анальное отверстие, а), поэтому мы сидим и довольствуемся обложками, синенькими такими. Ну, и на том спасибо, теперь у меня две красивые обложки: одна синяя за одиннадцатый, другая коричневая, за девятый. Долго сидела и смотрела на свой коричневый аттестат с одними пятерками и скорбно думала: ну почему, блять это не за одиннадцатый класс?
Торжественная часть мне не понравилась. Опять. Ну на кой черт была вся эта мишура, на кой черт нужно было снова выпевать те песни, что мы пели на последнем звонке, почему нельзя было просто выдать эту синюю корку от генномодифицированного мандарина (ибо синий же), повесить медаль на шее, отдать альбом в руки, дать пинка и отправить домой? Ну за-а-а-а-а-а-ачем? D: И обоже, я так и не понял, о чем говорила директор. Многаводы, женщина.
Ладно, спели. Ладно, два часа посидели. Ладно, отпустили, и на том спасибо.
А потом мы поехали на упивалки. Ну, это мы думали, что буду упивалки, а нам ничего крепче яблочного сока и морса не дали. Хотя, мне это особой погоды не сделало: морс так морс, я был пьян атмосферой, мне хватило, спасибо.
Но АТМОСФЕРА БЫЛА ЗАШИБЕННСКАЯ ПРАВДА-ПРАВДА. Аниматоры, суки, с подъебом, я с них наржалась до боли в груди и хриплого горла Веселые ребята, мы с ними под PSY танцевали, а еще они весело завывали: "Все танцуем локтями!", хотя я упорно слышал вместо "локтей" "лосей", а Димуля вообще почему-то про "носки" услышал. В общем, мы прошли ухо-горло-носа, ага. И еще кадр был, когда они в пачки трех чьих-то пап нарядили, и те нам станцевали танец маленьких лебедят. Это было так мило :3 О, а потом Владу выдали ленточку на палке (мол, будешь художественным гимнастом), затащили на сцену и сказали: "Сейчас диджей врубит жесткий трек, и ты нам станцуешь с этой лентой". Раз-два-три, и тут диджей путает треки и врубает Лебединое озеро. И тут Влад пожимает плечами, спрыгивает со сцены, орет как раненный бизон, и начинает скакать по танцполу, размахивая этой лентой. И тут мы поняли, что нас накрыло. А аниматоры вылезли из-под сцены, и, надрывно смеясь, сказали, что "более экспрессивного представления под такую музыку они не видели" Что меня порадовало в очередной сто пятый раз: мы танцевали Ламбаду в одном из конкурсов, да-да. Девочки должны были сделать многоножку девочек, а мальчики, соответственно, мальчиков. Так вот, иду я, бедрами покачиваю, за чьи-то бедра держусь (клевые, кстати, бедра, я полапал), поворачиваю голову и вижу картину маслом: в нашей многоножке (бабской, то бишь), куча платьев, и тут ВНЕЗАПНО между этими платьями Димуля. Я так и знала, что он играет на чужой стороне Но парни потом все равно перетащили его на свою сторону :с А еще меня папа на руках поносил, наконец-то Он меня на сцену, правда, потом закинул: хорошо закинул, я, блять, потом ходила, за бок ушибленный держалась.
Отдельная тема: это ДЕСЕРТИКИ. Димуля успел выхватить из-под чьего-то носа две тарелки с такой вкусной белой штукой, политой вишневым сиропом. Я сначала не вдуплял, что это, а потом попробовал. ОБОЖЕДА, КАКАЯ ВКУСНЯТИНА. Видимо, там были такие же коржи, как в тирамису, только покрытые воздушным кремом и политые этим самым вишневым сиропом. Блять, я чуть не разревелся, какая вкуснота. И еще нам вывезли шоколадный фонтан. ДА БЛЯТЬ ШОКОЛАДНЫЙ ФОНТАН. Мы брали тарелки с фруктами, нанизанными на палочки, поливали их шоколадом из ШОКОЛАДНОГО ФОНТАНА, и уплетали за обе щеки. Бляха, как это было вкусно. Твою мать, я хочу обратно к десертикам D:
А, вот еще. Моя мама, наконец, познакомилась с Димулиной мамой. Лучше бы она этого не делала, потому что они говорили весь вечер о-том-о-сем-куда-наши-дети-поступать-будут. В итоге они обе пришли к выводу, что мы можем подавать документы и в Питер: все равно поедем в Петрозаводск. Заебись
Так, а теперь то, от чего у меня до сих пор ВСЕ БОЛИТ.
ТАНЦЫ.
Я закончила то, что начала в "Сфере" на Последнем звонке. НАТАНЦЕВАЛАСЬ ДО УПАДУ. Почти.
Часа четыре я держалась и танцевала при параде. А потом, когда уже родители уехали, я поняла, что ходить больше не могу, ибо каблуки изрядно потыкали мои несчастные стоптанные ножки. И что я сделала? Правильно, я сняла туфли и побежала скакать дальше Но это того стоило. Нас осталось человек пятнадцать-двадцать из всей параллели, и мы тесным кружочком вытанцовывали на танцполе. А потом мы полезли на сцену. И на сцене меня разнесло: обоже, я дотанцевалась так, что у меня теперь болят стопы, голени, торс, руки и лопатка. Почему-то только одна, но не суть. Главное, что все болит. Но ТАНЦУЙ ПОКА МОЛОДОЙ. Я решила, что буду теперь посещать всякие потанцульки. Чтобы просто вот так подрыгаться под музыку в толпе, темноте, в тумане, под светомузыку. Я, наконец, поняла, что в этом такого охуенного. Просто закрываешь глаза - и танцуешь. Обожеда.
А потом Ксю предложила поехать в "Боцман". Я не знаю, где этот дядька находится, да и Димуля не знает, и вообще, они поехали туда бухать. Поэтому мы с ним решили помахать всем ручкой и отправились гулять. Ходили по пустым улицам (но стояли на всех светофорах, да), разговаривали о-том-о-сем-о-всяком-разном, и просто гуляли, как всегда делаем. Холмс как-то сказала, что мы с ним совершенно разные, и что она не представляет, о чем мы можем говорить. Я сейчас тоже всего не упомню, и даже не смогу сказать, на какие темы мы можем говорить. Мы просто говорим ОБО ВСЕМ. Мне ни с кем так легко не общается, как с ним, вообще никакой напряженки, и ссорились мы только один раз, да и то на пять минут Золотце, а не мальчик.
В общем, нагулялись, а потом мама меня забрала - я разбудила бедную женщину :с
И что, думаете, я, как приехала, легла спать? ХУЙ. Сначала в ванную: ибо все болело-ныло-хотело-теплой-водички, да и голова вся лаком залита, лучше сразу все шампунькой смыть. Сидела под душем долго, отмокала, потом во весь рост вытянулась и что? Твою мать, я начала танцевать. ТАНЦЕВАТЬ. И подпевать себе еще. Ладно там, петь в душе, но танцевать! Блять, я от себя не ожидала, как мне понравилось
Вот потом мне захотелось спать. Правда-правда, даже глаза слипались. Но, что же это? Я ВСЕ ЕЩЕ ТАНЦЕВАЛА. ОБОЖЕ, КАПРАЛ, ВЫ УПОРОТЫ. ИМЕННО ТАК, КОМАНДОР. Я ТАНЦУЮ КОГДА У МЕНЯ ТЕЛО ГОТОВО РАЗВАЛИТЬСЯ. Картина маслом: лежишь и танцуешь. Танцуешь ЛЕЖА. Блять В итоге, пришлось дотанцеваться с наушниками и телефоном. До обморочного состояния просто. пока замертво не грохнулась в кровать. Наконец-то.
А с утра все болит, голова не варит, зато я неприлично щастлив
Единственное, о чем жалею, так это о том, что Холмс уехала поступать в свою заграницу и оставила меня одну с Димулей. МЫ БЫ С НЕЙ ЗАЖГЛИ ЭТУ СЦЕНУ.