Спешл фо Богиня

[allbloo]

Короче, это все Богиня виновата
Нет, ну серьезно.
Стеба не вышло - Леви не умеет
Зато что-то получилось. Это что-то даже не драббл, это меня даже радует :3
На самом деле, я толком и не вчитывался даже, ибо оно буквально вылилось на бумагу, и я толком не знаю, как эти абзацы вообще соединены друг с другом, о да хD
В общем, вот так.

P.S. Почему, твою мать, половина хороши идей забывается в процессе? Я забыл половину стебных моментов

Название: Леви
Персонажи: Ирвин|Ривай, Нил
Рейтинг: G
Жанры/Предупреждения: ООС, очередной фанонище (!), тот еще хумор.
От автора: как бэ экстравагантный воспитательный процесс от Ирвина

Поржать с командором

Когда шеф полиции вот так просто передал его, неконтролируемого, взрывного, опасного для общества, в руки Разведывательного Легиона, Ривай сразу понял, что что-то здесь не так, что-то здесь не чисто. И по спокойным, как небо в безоблачный день (хотя Ривай и забыл почти, как выглядит это небо), глазам командора Разведки нельзя было понять, что именно. Да и по ехидному оскалу Нила – тоже.

Когда в Легионе его назначили не рядовым, и даже не капитаном, а сразу личным помощником командующего – опасения и подозрения Ривая только окрепли и поросли запутанными лианами вопросов и догадок. Вместо того чтобы ненавидеть спокойного, как скала, Ирвина, так благосклонно пригревшего Ривая, павшего на самое дно Ривая, еле-еле выскобленного с черного пола тюремной камеры, он предпочитал смотреть непосредственному начальнику в глаза с немым вопросом: «Какого черта, твою мать?» и не получать никакого ответа.

Ривай догадывался, что все дело в приводе – в его способности с ним обращаться. В Легионе каждый, кто хоть мало-мальски мог подружиться с техникой пространственного маневрирования, кто имел хоть самые жалкие шансы не просто полетать за стенами, но даже и выжить, ценились на вес соли. И поэтому, только поэтому Ривай вышагивал по пустым коридорам штаба, а не смотрел, как голову отделяли от тела с легкой руки многоуважаемого судьи, которого Ривай имел честь ограбить в прошлом месяце.

Так что возможно, его загнали в Разведку лишь потому, что он мог стать одной из этих малочисленных крупинок соли, способных вернуться из-за стен живыми: просто Легион умел ценить способных людей. А Ривай был очень способным – с его способностями и приводом на пояснице он сколотил неплохое дельце, пока его не накрыли полицейские с легкой наводки уличных крыс. А все так хорошо начиналось – дом за домом, особняк за особняком, сокровища за сокровищами – а теперь он числится живым мертвецом.

Но привод – это только полбеды. Ривай мог понять, почему его не казнили, а отдали Разведке – мол, перевоспитание, можешь маневрировать – можешь и гигантов с землей ровнять, а не можешь – падешь одной из пешек. Учить тебя не надо, ты сам все умеешь, и какая разница, сдохнешь ли ты на гильотине или в пасти исполина – одним уголовным делом меньше, одним черным крестом в Легионе больше.

Но почему помощник командующего? Почему такая ответственная должность? Огромный шаг из тюремной камеры в приличные чины – Ривай не уставал прожигать Ирвина вопросительным взглядом: «Какого черта?» И не получать ничего в ответ.

Хотя, стоило приступить к выполнению своих обязанностей, Ривай начал потихоньку понимать, какого черта, почему помощник командующего и почему так скалился шеф Единорогов.
Ирвин – самый ужасный начальник, которого бы мог представить себе Ривай.
Ирвин – просто большой капризный ребенок с гениальными стратегиями в голове.
Ирвин – словно механизм по выдаче приказов.
Ривай бы с удовольствием послал его к титанам (что и делал первое время), только как-то так получилось, что приказы следовало выполнять. Этот урок Ривай усвоил сразу и держал его в уме.

Его карьера помощника командующего медленно пошла в гору – так говорил Нил, все еще едко ухмыляясь внезапным крыльям на его спине. А Риваю казалось, что он готов вернуться обратно в тюремную камеру – лишь бы не еще один день здесь, в Разведке, наедине с непосредственным начальством.

Потому что все началось с имени.
Ирвин осмотрел его, всего в синяках, ссадинах и крови, замерзшего и озлобленного, и небрежно бросил:
- Леви, да?
Ривай оскалился, как скалился загнанный в угол пес, готовый зубами рвать мясо врага до последнего вдоха, и раздраженно выплюнул сорванным голосом:
- Ривай.
Ирвин прикрыл глаза, спокойные и безмятежные, как небо в безоблачный день, и отрывисто кивнул:
- Значит, Леви.

А потом понеслась.

У командора Ирвина Смита не было совести, чувства такта и каких-либо рамок (и нет, даже не приличия) – по крайней мере, не с ним, не с Риваем. Как выяснилось, в обязанности помощника командующего входило не только перекладывания бумаг с места на место, перетаскивание ящиков с этими бумагами из комнаты в комнату, ведение учета встреч и заседаний и выполнение распоряжений относительно связей с другими частями армии, но и выполнение всех приказов непосредственного начальства.

Всех. Да-да.

У командора Ирвина Смита были ненормальные приказы – да и сам он был ненормальный, как командир Разведки, хотя Риваю казалось, что это все же перебор. Ну, какого черта он должен нести командующему фуа-гра из осьминога, если он даже не знает, что такое «фуа-гра» и где, черт дери, можно достать осьминога! Да и на какую радость ему сдался этот осьминог – книжек своих умных перечитал?
Но все сводилось к одному – это приказ. А выполнять приказы Ривай научился.

Командор Ирвин Смит – самый ужасный начальник, которого Ривай мог бы себе представить.
И нет, он совсем не щадил своего непосредственного помощника.

Иногда доходило до абсурдного: просил передать ему вещь, которая лежала у него прямо под носом. Нет, не просил – приказывал. Смотрел спокойными, как чертово безоблачное небо, голубыми глазами и говорил тихо так, вкрадчиво: «Леви, подай мне это, Леви, принеси мне то, Леви, встань на стульчик и достань вот эту хрень, Леви, Леви, Леви, Леви».

Леви, мать его! Ривай скрипел зубами и не уставал нахватываться наглости, чтобы поправлять его, роняя буквы, как капли яда: «Ривай. Ривай!».
Ирвин только хмыкал и махал рукой в сторону вещи, которая была ему необходима. И которая лежала у него под носом. И которая в итоге оказывалась совсем не нужна.
И говорил. Вкрадчиво так, спокойно: «Конечно, Леви».

И, конечно же, его сто восемьдесят – сколько там: восемь, девять? – с хвостиком (с большим хвостищем) сантиметров в холке не уставали напоминать Риваю о том, что его ста шестидесяти частенько не хватает для выполнения некоторых особо важных поручений. Половина из которых вообще не входила в обязанности помощника командующего – но разве этому командующему возразишь, когда он большой капризный ребенок с гениальными стратегиями в голове?

Ирвин мог часами наблюдать, как Ривай беспомощно тянется к папке, стоящей на самой верхушке стеллажа. И хорошо, если бы он только наблюдал – Ривай бы пережил, поскрипел бы зубами, попроклинал, построил козней, но достал бы эту чертову папку и остыл. Но Ирвин же не мог и двух слов ему сказать, чтобы не задеть: «Леви, у тебя под носом есть табуретка, возьми ее, пожалуйста». И Ривай был готов запустить эту самую табуретку под чужой нос – но послушно брал и вставал, потому что «пожалуйста» из уст командора – это тоже приказ.

Иногда Ривай поджимал губы и прекращал свои привычные игры в гляделки, без каких-либо обиняков выполняя даже самые невероятные приказы наподобие: «Иди и поласкай белье, бездельник, и мою рубашку не забудь постирать» или «Нет, этот чай мне не нравится, сделай другой». Тогда Ирвин внимательно смотрел на него и ровным тоном выговаривал: «Ты обиделся, Леви? Ну, что ты. Ты же выше этого, правда?» Обычно в таких случаях в руках помощника командующего что-нибудь внезапно ломалось.

Ривай уже вполне понимал, почему так ехидно скалился Нил.

К слову, иногда шеф Единорогов осчастливливал Легион своим присутствием – и тогда Ривай почти готов был кинуться ему на шею и слезно умолять забрать обратно в тюрьму. Потому что шеф Единорогов был менее изощрен в своих методах обучения и укрощения: только кричал, допрашивал, обзывал последними словами да бил иногда. И называл его по имени или просто ползучей тварью. Но никак не Леви.

Они сидели в кабинете – Ирвин и Нил, – говорили о чем-то, иногда смеялись, причем у полицейского смех был громкий и задорный, почти гогот, а у разведчика – тихий и приятный, вкрадчивый. Они обсуждали что-то, а Ривай крутился на кухне, на собственном горбу таща неподъемный чугунный чайник от камина к столу, потому что «Леви, сделай нам чаю. И нет, не такого, а черного, ставь чайник заново. Хотя, стой, я передумал, завари-ка фруктового, Нил его никогда не пробовал. Да-да, снова разжигай камин и кипяти воду. И не заставляй гостя ждать». А чайник был так удобен для превращений спокойного, без единой хмурой морщинки (разве что между бровями), лица в первоклассную отбивную.

А потом в спину летело: «Леви, а как же печенье?», и Ривай смотрел на чугунного монстра, висящего над огнем, все с большим интересом.

Ирвин бесил его день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем – и спрятаться от его пронзительных голубых глаз было попросту невозможно. Бывало и такое, что по ночам командор выбивал с плеча дверь в его скромную опочивальню, заваливался на кровать, буквально спихивая помощника с постели, и начинал долго и нудно вещать и показывать какие-то рисунки у себя в блокноте. Ривай не понимал, почему это нужно было делать ночью, но наутро Ирвин всегда был бодр, как черт, в то время как Ривай засыпал на ходу, выполняя работу спустя рукава и получая все больше советов в свой адрес.

С неизменным «пожалуйста, Леви». Его же ж мать.

В общем, прошло не больше полугода, прежде чем Ривай протянул Нилу свои руки, прижатые друг к другу запястьями, и с чувством сказал: «Забирайте».
И тогда Ирвин впервые назвал его Риваем.