Есть зима.
Есть практика.
Есть время.
Есть возможности.
Есть люди.
Где, блять, я?
А я где-то плаваю. В толще бесконечной черной воды, и она давит на меня своей космической тяжестью, и она сплющивает мои системы, останавливая функционирование, и она рисует под моими веками белые штрихи, ускользающие сквозь костлявые пальцы.
Ляпота.
А я жить хочу, а не смотреть в потолок и мечтать о бесконечном сне в один конец.
Злоебучести какие.
В общем, я пришла пожаловаться, да
Хотя, на самом деле, все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но нет, давай придумаем проблемы, давай будем в них копаться, как патологоанатом-наркоман в трехнедельном трупе, давай будем накручивать на себя колючие проволоки и шипеть мадагаскарскими тараканами на любую живую душу в радиусе ближайших двух метров.
Вообще, хочется дать себе по свиблу. Размахнуться - и так от души, по щеке - р-р-раз! Сесть, сложить руки на коленках, похлопать пальцами по ладошкам и прекратить.
Серьезно. Я же так и умом ебнусь. И не только я - надо же еще кого-нибудь за собой утянуть. Чего это я в одиночестве проблемы выдумывать буду, пф.
А вот чай вкусный, да. И работа в больнице интересная, хотя и выматывающая, ни сесть, ни присесть. А еще пациенты маленькой называют и жалуются, что я им бантики на катетерах вяжу. Пусть радуются, неблагодарные, где они еще такие бантики увидят.
Эксклюзив.
Но что-то мы отошли от страданий
Хотя,правильно сделали.
Хватит это терпеть!
А вообще, у меня тут план наклевывается. Просветительский, так сказать. Каникулы скоро - ура-ура, поезда и сурки.
Осталось только сдать практику и пройти собеседование. Хочу зайти к этой комиссии, протянуть ей зачетку, получить пятерку с повышенной стипендией и укатить в закат. Да-а-а-а.
Или факи им всем за этот злоебучий тест раздать - мало того, что два раза из системы выбросил, так еще и девять ошибок насчитал, ушлепок. Из ста, правда, но тоже не комильфо, вашу ж.
В общего что делать
надо:
1. Досмотреть трилогию Кольца (ну же, ты почти это сделала).
2. Утащить у Даши хотя бы первую часть этой трилогии в печатном виде (давай, задница, читай, уже забыла, как литературное произведение выглядит).
3. Дочитать Дракулу. Дочитать. Дочитать, твою дивизию.
4. Начать читать "Раковый корпус".
5. Посмотреть все накаченные фильмы, начиная от Чужих (любовь моя *~*) и заканчивая психоделикой и психиатрических лечебницах. Да-а.
6. Хордовых не забудь, клуша.
7. Ну, и конечно же, СВД.
И чего
не надо:
1. Страдать, дура, не надо.
2. Иди и научись себя вести.
3. Иди и затуси с кем-нибудь полезным.
4. И на экскурсию сходи, блин.
5. И плевать, что это не к этой рубрике относится.
Вот, я заебись :'D
Душу отвела, указания раздала, няшка.
И оставлю-ка я здесь ми очередные фемслешные зарисовочки, слизанные с оригинальных характеров в неоригинальной обстановке.
Люблю свои страдания, они таким вареньицем выходят, что хоть стой, хоть падай, мау.
Вполне себе R, размышляловка-недоангст, амнезия, хёрт/комфорт, все дела
Я таких, как ты, никогда не видела.
Я в такие глаза, как у тебя, никогда не смотрела.
Я таких рук, как у тебя, никогда не чувствовала.
А ты стоишь и говоришь мне: «Ну же, малышка, это я».
Ты, наверное, обозналась. Ну, бывает так: вроде идешь, никого не трогаешь, с неба тучи хмурятся, и музыка свистит в воспаленных ушах. А потом тебя плечом толкает кто-то – и ты бежишь за ним, прыгаешь на сгорбленную спину, зарываешься носом в волосы с запахом миндаля, хватаешь за острый локоть, разворачиваешь к себе.
И понимаешь.
Ты таких, как он, никогда не видел.
И он смотрит тебе в лицо непонимающе, с толикой возмущения, потому что драгоценное время утекает песком сквозь твои корявые пальцы, вцепившиеся в кожу расстегнутой куртки.
А может, даже с грустной улыбкой: «Простите, вы обознались».
Простите, вы таких, как я, никогда не видели.
А ты все что-то говоришь. И смотришь заискивающе, как котенок, напуганный, неуверенный, но до жути любопытный, заинтересованный в охоте на палку колбасы, одиноко распластавшуюся по разделочной доске на недосягаемом кухонном столе. И хозяйка пока не видит. И чувствуешь себя маленьким пушистым героем в погоне за смертельно опасным артефактом.
А потом она отстегивает тебе плети засаленным полотенцем, и тебе больно, ты забиваешься под диван и дрожишь там своим маленьким тельцем, чувствуя каждый ершистый волосок, пока успокоившаяся хозяйка готова тебя простить кусочком этого смертельно опасного артефакта.
У тебя такой же вид. Будто ты шла на великую миссию во имя спасения мрущего человечества, а тебя отстегали самым заурядным полотенцем с желтыми пятнами.
А я, кажется, за массовый геноцид. И мне тебя совсем не жалко.
Я таких, как ты, никогда не видела.
Я такого голоса, как у тебя, никогда не слышала.
Я таких слов, как твои, никогда не употребляла.
А ты приходила еще тогда, когда я не могла ходить и обессиленно сжимала в забинтованных пальцах тонкое одеяло – дурацкое такое, в мелкий синий цветочек.
Ты улыбалась мне отчаянно и облегченно, плача и смеясь разом, и шептала что-то в мои колени, и хватала меня за плечи, и смотрела мне в глаза таким взглядом, будто получила философский камень и святой Грааль одновременно.
И не понимала, что я таких, как ты, никогда не видела.
Кто ты?
И у тебя в глазах весь мир разбился безвкусной вазой из антикварной лавки на моей любимой улице.
У тебя на шее такой же шарф, что и у меня, только я не могу его найти. Огромный платок кислотно-желтого цвета, с черно-зелеными, совершенно не анатомическими черепами, мой любимый.
А на руке – мой браслет, из Греции, коричневый, с тонким плетением грубой веревки. Я носила его вместе с двумя другими, совершенно друг другу неподходящими – а теперь на моем левом запястье только тонкий ремешок заношенной безделушки.
И я никогда не видела, чтобы кто-то так красиво жестикулировал. Твои пальцы – они будто с синдромом «барабанных палочек» рука об руку – играют с воздухом, словно перебирают струны, и ты нервно трешь шею, под ворохом коротких темных волос.
Что ты хочешь от меня?
И ты бросалась на колени перед моей кроватью, вцеплялась своими неправильными пальцами в мой окровавленный катетер и тянула на себя так, что на губах становилось влажно.
И я не отталкивала.
Почему?
Потому что я таких, как ты, никогда не видела.
Я не знаю, кто ты. Я не знаю, как тебя зовут. Я не знаю, откуда ты.
А ты целуешь мои пальцы так, будто нет ничего важнее. Каждый палец, с ногтевой пластинки, каждую фалангу, каждую бескровную косточку, и не смотришь на меня.
Твои пальцы порхают невидимыми прикосновениями по моим предплечьям, впиваясь в локтевые ямки, в те укусы, оставленные капельницами и внутривенными инъекциями, вгрызаются в немощь моих слабых коленей, перекатывают в подушечках выступы лодыжек.
Мне больно – ребра с хрустом расходятся, расширяя грудь, и замирают, обтянутые калькой бесцветной кожи.
Ты целуешь мои сухие губы с рьяным напором, вычерчивая языком каждую грубую трещину, зализывая уголки губы, кусая за щеки с отпечатками шелушения, и шепчешь в кожу так горячо, что я свожу лопатки и поднимаю руки в жесте самозащиты.
Самозащиты?
От кого?
От тебя?
Кто ты, зачем ты?
«Ты не помнишь?» - ты спрашивала таким голосом, будто кого-то переехало грузовиком, а ты сидишь рядом, вся в крови и гниющей плоти, и шепчешь: «Только не умирай, не уходи, не надо, пожалуйста».
Я должна что-то помнить про тебя?
Но я таких, как ты, никогда не видела.
И мне не жалко, если этот кто-то закроет остекленевшие глаза прямо на твоих разорванных руках.
Мне больно, когда отворившиеся, словно прутья несмазанной клетки, ребра разрывают кожу прямо под грудью, охваченной твоей горячей ладонью.
Ты трогаешь беспорядочно – лихорадочная больная, с заразной инфекцией, туберкулезом, таежным энцефалитом, чумой, черт тебя разберет. Ты постоянно шепчешь, даже когда кусаешь и высасываешь вены сквозь мою бумажную кожу, даже когда сжимаешь в зубах розовую бусину над раззявившими пасть ребрами, даже когда врываешься языком в мой кровавый от молчания рот.
Молчания?
Я дышу в ворох твоих спутанных волос и зову тебя по имени, которого не знаю.
Я тебя никогда не видела.
У тебя в глазах – два застывших в водопадах камня. Громоздких и бездушных, отчаянно пытающихся уснуть и никогда больше не проснуться. Так бывает, когда ложишься на кровать, смотришь в обидевшийся потолок, раскачивая пустым взглядом рыдающую светом лампочку, и хочешь сдохнуть.
Ты умираешь прямо у меня на глазах, вцепляясь в мои худые, обтянутые тонкой кожей бедра. Да ты и тогда умирала, когда смотрела на меня разбитыми вдребезги зеркалами и без остановки повторяла мое имя в разных вариациях.
Откуда ты его знаешь?
Наверное, врачи не умеют хранить доверенные им тайны.
Я тоже врач.
Мои тайны остались на заправленной белыми простынями кровати.
Мне больно, когда прутья моей крепкой, непробиваемой клетки вздрагивают – и с размаху, все разом захлопываются, пробивая неровными краями оболочки задыхающегося вместе со мной сердца.
Ты укладываешь меня на лопатки так, словно нет ничего в твоей жизни более прекрасного, трогаешь меня откровенно-горячо, что раны гниют и вспыхивают снова и снова, так, что я прогибаюсь вслед твоим губам, так, что я захлебываюсь собственным дыханием – и твоими словами.
«Я заставлю тебя вспомнить, малышка».
На твоей шее – мой шарф, на твоей руке – мой браслет, в твоих руках – вся моя сущность, у тебя в глазах – бесконечные мириады не выплеснутых, скрученных в узел чувств.
Моих чувств.
Я тебя чувствую. Не таких, как ты – тебя.
Мои ребра, моя непробиваемая клетка – она давно была тобой разломана, да?
Ты что-то положила туда, на шелковую обивку крепких оболочек – потому что не мое сердце проткнуто неровными краями сломанных прутьев.
Твое.
Я помню тебя, солнце.
PG такой PG, ангст, депрессия, алкоголь и сигареты, смертушка и много любви. Нет, серьезно
Здравствуй.
Доброе утро.
Как спалось, малышка?
Надеюсь, тебя не мучали кошмары – мне показалось, ты просыпалась ночью. Садилась на кровати, нервно сжимая в пальцах смятое одеяло, дышала тяжело и надрывно, с расширенными от страха зрачками смотря в пустую темноту перед собой.
Думаю, мне только показалось, и ты спала всю ночь напролет, без антрацитово-узорчатых снов, пока я считала разноцветное стекло, окровавленными черепками покачивающееся под стойкой на моей холодной кухне.
Хотя, откуда мне знать.
Ты же совсем в другой местности живешь, и между нами – сколько, я забыла это проклятое число, пятьсот, тысяча, две, три, сколько километров – бесконечности железных дорог, автомагистралей и воздушных шоссе высоко над головой.
Откуда мне знать, как ты спала сегодня ночью, если твой статус уныло гласит: «Была в сети такое-то количество минут, часов, дней назад».
Откуда мне, черт возьми, знать.
Здравствуй.
Доброе утро.
Знаешь, что я делаю первым делом, малышка, как открываю глаза?
Я не ищу кнопку будильника, падающего с тумбочки, я не открываю тяжелые глаза, я не накрываюсь одеялом с головой, я даже не пытаюсь доспать лишние пять минут.
Знаешь, что я делаю?
Я наощупь хватаю в непослушные ладони телефон. Я по памяти скольжу пальцами по экрану, я вижу яркий свет фиолетово-белого оформления сквозь веки. Я набираю тебе сообщение, когда твой статус: «Была в сети невиданное количество чего-то там назад».
Здравствуй.
Доброе утро.
Малышка.
Я знаю – мне никто не ответит.
Умываешься?
Или уже завтракаешь?
Заправила постель?
Что ты надела сегодня?
У тебя много дел, во сколько мне тебя ждать?
Могу я позвонить, как у тебя появится минутка?
Ты не против, если я надену твой свитер – ты оставила его, когда приезжала ко мне осенью?
Помнишь нашу осень?
Шестую или седьмую? Какую? Помнишь?
Мы гуляли в парках. Ты сжимала мою руку и смеялась чистым перезвоном – как смеялась капель в ту весну, когда ты родилась, как смеется она каждый апрель.
Мы ходили по музеям, смотрели на картины. Твой реализм и мой сюрреализм, твои четкие линии, идеально выполненная анатомия и мои сиренево-серые переплетения фигур, ярко-люминесцентные брызги на перекошенных холстах.
Мы сидели в кофейнях, держались за руки. От тебя пахло этим кофе, которое я терпеть не могу на твоих губах, и немного шоколадом со сливками, от меня – этими сигаретами, которые ты вырываешь из моих зубов, и немного теплым хлебом.
Мы смотрели на огни, вспыхивающие вдоль ночных улиц, на черно-синее небо – немного на слабые отголоски звезд в космической недосягаемости. Ты говорила о своих северных сияниях, пушистых снегах и корке льда по уютному заливу между сопок, я слушала и хотела увидеть, посмотреть, почувствовать твой восторг.
Мы зажимались в подворотнях, ты помнишь, да? Та, с желтыми стенами, с решеткой, с проволокой поперек арки, которую ты когда-то снесла. Я прижималась к тебе всем телом, вжимала тебя в стену, а потом у тебя вся спина оставалась в побелке. Я развязывала твои желтые шарфы, расстегивала твои пальто и куртки, лезла руками под твои кофты, ты целовала меня до дрожи трепетно и обнимала подрагивающими руками, подставляя шею под поцелуи.
А потом кто-то шел мимо, и мы замирали, наблюдая за темной фигурой, скрывающейся в рядах спящих машин. И смеялись, непозволительно откровенно целуясь.
Как твой день, малышка?
Ты устала, может, приляжешь на пару часиков?
Я разбужу. Ну же. Позвоню и спою тебе что-нибудь из репертуара Купера.
Ла-ла-ла-ла, у меня неплохо получается, да?
Ты так здорово смеешься.
Ты такая красивая. Очаровательная. Родная.
Мне так повезло.
Но ты не читаешь мои сообщения.
И я знаю – мне никто не ответит.
Знаешь, а я варенье сварила. Двенадцать банок, представляешь? Из той самой черноплодной рябины, о которой ты когда-то вообще ничего не слышала – но тебе понравилось, со сметаной, с блинами и чаем. Моя сладкоежка.
А еще у меня проект готов, я его, наконец, закончила. Эй, без сарказма, любимая, я старалась, между прочим. Не сразу, конечно, не вовремя, и вообще не в тему, но зато он закончен, распечатан в трех экземплярах, сохранен на четырех дисках, скачен на флешку и отправлен тебе. На всякий случай, ты у меня очень ответственная, я тебе доверяю. Даже такую важную вещь, как мой превосходный проект.
Знаю, я тоже люблю тебя.
Кстати, ты же в этом месяце приедешь? Давай, я жду. Даже погода, по-моему, ждет, смеется крупным пушистым снегом на наши елки, и везде запах мандарин. Я скоро с ума сойду от этих оранжевых мячиков, а ты смеешься вместе со снегом. Такое солнышко на мрачном зимнем небе.
Я не считаю сообщения.
Я просто знаю – мне никто не ответит.
Эй, малышка, ты проснулась?
Прости, не дозвонилась. Я так хотела тебе спеть. Услышать твой сонный голос, почувствовать, как ты потягиваешься, будто в мои ладони ложишься, и что-то там проблеять в динамик, чтобы улыбнуться твоему звонкому смеху.
Я не смогла.
Почему?
«Была в сети никогда».
За окном эти твои огни горят, знаешь? Ну, те, фонари там всякие, и неоновые вывески, глаза режут. Ты их так любишь, рассматриваешь с интересом, а я щурюсь, фыркаюсь, и ты сжимаешь мне руку, целуя в румяную от мороза щеку.
Помнишь наши зимы? Я отдала тебе свитер. Ты очаровательно куталась в него холодными вечерами, грела замерзшие ладошки о кружку чая и тараторила непонятные мне термины – слишком громоздкие и сложные, на самом деле неинтересные совсем. Но ты так увлеченно рассказывала, почти задыхалась, и мне приходилось просить тебя сделать перерыв, говорить чуть тише и немного медленнее, и ты извинялась сквозь глоток чая с корицей и медом.
Помнишь мои замерзшие руки? Ты дрожала, когда я касалась ими твоей талии, забираясь под твои одежды. Ты судорожно дышала мне в губы, когда я накрывала ими упругую грудь. Ты доверчиво прижималась к ним. Каждый раз, и тебе было холодно настолько, что губы синели.
Каждый чертов раз.
У меня столько стекла под стойкой. И столько сигарет в пепельнице. Ты их ненавидишь.
Прости-прости-прости.
В окно эти огни дурацкие, с экрана эти непрочитанные буквы.
Глаза слезятся. Наверное, от дыма. Алкоголя, огней, букв, чего?
Я не знаю, что налито в стакане – у этого чего-то нет вкуса. Ты называла это «глупость», «мерзость» и «уход от проблем». Ты никогда не пила от безысходности. Ты могла свернуться калачиком на кровати и, сжимая в руках издыхающий телефон, перечитывать мои сообщения. По сотни, тысячи, миллионы раз.
Ты была права. В чем-то.
Мне не легче. Теперь просто что-то плещется внутри моего организма и жжет его вместе с жидкой солью.
Сигареты тлеют – осталась парочка невыкуренных. Я готова давиться ими до последнего.
Мне не больно – почти. Мне немножко пусто. Темно и непонятно. Ты бы сказала, что пора прекращать хандрить, впадать в депрессии и меланхолии.
И вообще, любимая, пришивай пуговицы к платочку, отвлекись – обожаю эти твои неожиданные предложения. Ты у меня генератор идей.
Странная моя.
Малышка, я хочу тебя.
Взять твое лицо в ладони, прижаться к сладким губам нежно, приторно, невозможно.
Уложить на лопатки, подхватывая под прогнувшуюся поясницу, раздеть, медленно и завораживающе, выцеловывая каждый новый оголяющийся участок терпкой кожи.
Кусая ребра под калькой кожи, накрывая пальцами тяжело вздымающуюся грудь, сжимая острые бусины в подрагивающих от возбуждения пальцах.
Ты иногда позволяешь мне хозяйничать, как в самый первый раз. Ты откровенно реагируешь на мои движения, на касания моих рук, губ, моего тела, ловишь его сбитый темп в свои чуткие ладони, смотришь на меня восхищенно, с желанием, протягиваешь руки ко мне.
Я целую твои пальцы.
Я целую твои губы.
Я целую твое тело.
Я целую твою душу.
Малышка. Ты так превосходно стонешь. Ты так идеальна подо мной.
Ты такая моя. От самих мягких пяточек до пахнущей шампунем макушки.
От тебя невозможно оторваться – никогда нельзя было. Да если и оторвешься по глупости, ты сама прицепишься, как коала, оплетешь своими чудесными конечностями и мягко поцелуешь в щеку.
Убаюкаешь на своей груди, поцелуешь в горячий от температуры лоб, проведешь всю ночь с моими болезненными кошмарами и лихорадками.
Мое солнце.
Ты только не ругай меня, хорошо?
Я справлюсь, ты же со мной.
Стекла не будет, и сигарет тоже, я обещаю, родная.
Я обниму тебя на ночь, хорошо?
Малышенька чудесная, спи без сновидений, я рядом, сжимаю твою руку.
Да, как когда мы ночуем вместе.
Сплетая пальцы и переплетаясь ногами, и да, прости, я снова слишком горячая, наверное, как печка.
Но ты же не отодвинешься, ты же будешь обнимать меня всю ночь, верно?
Давай, засыпай, милая.
Еще чуть-чуть осталось, а когда ты приедешь – мы сходим посмотреть на твоих уродцев в банках с формалином. А еще я обещаю, что свожу тебя на ужасы. Честно-честно. Может, даже про пауков. Хотя, я не уверена. Но не про темноту, не волнуйся.
Спи. Спи, моя хорошая, моя девочка.
Спи спокойно.
Ты не желаешь мне спокойной ночи.
Стекло звенит и переливается в свете дурацких фонарей.
Сигареты тлеют и дохнут.
Тебя нет в сети – будто никогда и не было.
Такой абонент был? Действительно? Вы не врете? Посетите психиатра, у вас слишком буйная фантазия.
Ну же, малышка, ты не отвечаешь на звонки.
Ты никогда не ответишь.
Мы не рассорились.
Вчера твой лучший друг сказал стеклянным голосом, что ты умерла.
Я звонила на твой телефон.
У тебя был рак легких.
Я ничего не знала.
Ты даже не курила.
Ты просто смеялась мне в трубку.
Ты просто заставляла меня жить и улыбаться.
Фонари за окном взрываются осколками чьей-то жизни.
Наверное, моей.
Спи спокойно, малышка.
Я рядом.
Собсна, да, я депрессивный злодиан.