[allbloo]

Когда начинаешь задротить - это не проходит бесследно

Этот неловкий момент, когда у тебя сумка учебников, сорок страниц вручную, шестьдесят уже запомнено, а впереди лабораторная и зачеты, но ты ползешь к ноуту и что?

ПИШЕШЬ ФАНФИКИ, ДА, ДЕТКА!

Отсосины, вы чудесны. Я люблю вас всем сердцем.

Шезмонд 1.

Сопли, слюни, редисочный флафф, несерьезности в PG-13.

Сначала все как-то не срослось. Шон ему не понравился – впрочем, он Шону тоже. Поэтому ему, Дезмонду, доставалось по самые уши.

Каждый раз, отключаясь от Анимуса, Дезмонд чувствовал себя так, будто не лежал в кресле на протяжении часов, а прыгал по черепичным крышам Флоренции и вплавь пересекал обманчиво-голубые каналы Венеции, используя собственные мышцы и кости. Поэтому то время, которое было у него между двумя погружениями, он предпочитал спускать на хороший крепкий сон, надеясь не видеть в туманной черноте под веками призраков и не слушать шипящих в ушах голосов.

Шону, видимо же, было скучно, и стоило Дезмонду, осунувшемуся, с мешками на нижних веках, нарисоваться перед Анимусом, как начиналась целая бравада шуточек за триста и подколок из-под локтя. Сперва Дезмонд даже что-то отвечал, умудрялся вставлять что-то резкое поперек его ядовитого языка, потом ему надоело, и он в пол-уха слушал, что Шон выдает на этот раз.

Дезмонд даже специально вслушивался: Шон ни разу не повторился.

Потом они попытались найти общий язык. Точнее, Дезмонд попытался – получилось не очень. Шон огрызался, делился информацией неохотно, будто Дезмонд ему не вопросы задавал, а денег выпрашивал на гулянки и подружек. А если у него к тому же было плохое настроение – Дезмонд поспешно ретировался в руки Ребекки и сиденью Анимуса, которое с каждым днем приобретало очертания человеческого тела, да так, что если вдруг что, и мелом обводить будет не нужно.

Чуть позже Шону, видимо, тоже надоело распинаться в пустоту, и утром Дезмонда не встречал полный яда голос откуда-то сбоку. Так, перекинулись парой слов, демонстративно походили друг к другу спиной и пошли заниматься каждый своим делом, как муравьи в большом, активно функционирующем муравейнике. Вытащи из-под земли хоть одного рабочего с черным тельцем – полетит вся система. Дезмонд смотрел на башни в ярко-синем небе за пятьсот лет до его рождения, а Шон сыпал ему информацию в голову: сходи туда, вон там точка обзора, а вот на той стене символы, дурень, протри глаза.

В какой-то момент Дезмонд поймал себя на мысли, что отираться возле местных достопримечательностей вовсе не бесполезное занятие – Шон с такой охотой рассказывал ему об архитектуре, барельефах и горельефах, росписях, квинтэссенции мастерской мысли, что садись на скамейку напротив и слушай, пока солнце за крыши не плюхнется. Собственно, Дезмонд, и Эцио вместе с ним заодно, этим и занимался, пока их не распекла Ребекка. Поток информации стал скуднее и холоднее в плане представления.

Зато в один прекрасный момент Дезмонд подкатил к Шону со вполне себе безобидным интересом. Положил локоть на стопку книг на краешке стола, сделал как можно более глубокомысленно-задумчивый вид, да и спросил:

- А почему Столетняя Война – столетняя?

Шон не оценил, написал на листочке интернет-адрес Гугла и отправил обратно в Анимус. Этим вечером Эцио кромсал тамплиеров с особенной радостью, даже по крышам от них не бегал.

Позже Дезмонд наведывался к нему с вопросами и о Ренессансе, и о Средневековье, как-то спросил о Царской России, и они вдвоем пялили в новенький переводной учебник. Собственно, план не провалился, и чем больше Дезмонд спрашивал, тем охотнее Шон отвечал, рисовал схемы и таблицы, объяснял что-то на пальцах, и это затягивалось на часы, а потом Дезмонд вспоминал, что жить без сна как-то хреново.

Когда Шон размахивал руками, во всю глотку голося, как образовывалась Римская Империя, Дезмонд сидел на полу, скрестив ноги и уперев локти в колени. Подпирал щеки ладонями, и улыбался как третьеклассник, втрескавшийся в свою первую преподавательницу. Шон там что-то вещал и приводил сотни, тысячи дат, Дезмонд слушал его и слушал, и возвращался в реальность только тогда, когда Ребекка за шиворот тащила его в Анимус.

В общем, после этого все пошло, как по маслу: каждое утро Дезмонд заготавливал парочку вопросов, сверившись с Гуглом, у Шона закладки на экране росли, как на дрожжах. Иногда на особо специфические вопросы они искали ответ вместе, и Дезмонд больше смотрел не в книги, а куда-то в сторону Шона: на плечи, щеки, нос, губы, уголки глаз.

В такие моменты третьеклассник в нем брал вверх, и не хватало только пустить слюней.

- А знаешь, что? – спросил как-то Дезмонд, когда они остались вдвоем, и хлопнул Шона по колену; тот даже не прикусил свой ядовитый язык от неожиданности, будто, так и надо. – А каким образом?..

Рука у него сжалась на остром колене, Шон оказался как-то слишком близко, хотя сидел на том же месте и никуда не двигался. Пальцы погладили твердую кость, глаза словно приросли взглядом к тонким стеклам сползших на кончик носа очков. Третьеклассник внутри вытеснил и мужчину, и ассасина и здравомыслящего человека, в принципе.

Дезмонд подался вперед и поцеловал его. Рука скользнула до бедра, царапнула неровными ногтями по ремню.

Когда у Шона из рук выпала книжка, Дезмонд, как тормозной механизм, медленно отъехал от него, подавшись поясницей назад, но руку с колена не убрал, хотя получить по ушам приготовился, даже голову в плечи втянул, как замерзший воробей. Третьеклассник внутри спрятался куда-то за ребра, ассасин и мужчина решили, что посидят с ним, а здравомыслящего человека они втроем активно выпинывали на передний фланг.

Но у Шона вдруг заалели щеки, и рука дернулась к затылку, и он отвернулся, уставившись в одиноко сопящий Анимус. Дезмонд готов был сам себе отогреть уши, и ту четверку внутри себя, которая барахталась в области колотящегося сердца.

А потом Шон заговорил:

- Во времена Альтаира тебя бы повесили, - он кинул на Дезмонда быстрый взгляд, так и не повернув головы. – Прилюдно. Предварительно утыкав саблями.

Дезмонд беззаботно махнул на него рукой, и прижался лбом к его колену:

- Ты бы знал, что делал Альтаир в свои времена, - и рассмеялся.

Шон, ожидавший чего-то подобного, решил, что не хочет слушать подробности, поэтому сцепил пальцы в замок, уложил на затылок Дезмонда и уткнулся в них лицом, по-хорошему попросив заткнуться и не смеяться в его колено.

Сначала все как-то не срослось – третьеклассники внутри них корчили рожи и высовывали языки. А потом они немножко подросли. Настолько, что можно было целоваться в пустой комнате перед обиженным Анимусом и среди разбросанных книг.


Шезмонд 2.

АУ, никак не R, развлекаловка, все дела

Они не жили вместе. Так, квартиру снимали на двоих – финансовые трудности, стечение обстоятельств, шутки фортуны, судьбы и еще какой-нибудь твари по ту сторону занавеса. Иногда Шон думал, что жить в коробке на улице среди дружелюбных бездомных – в разы комфортнее и спокойнее.

Но подходящей коробки у него не было. И дружелюбных бездомных на улице тоже не было – близилась зима, с каждым днем выпадало все больше мокрого снега, растекающегося вечером грязными ручьями, и все бездомные (дружелюбные и не очень) уползли в подвалы и на чердаки, где топили трубы и грелся видавший виды матрас со старыми знакомыми клопами.

Это было несколько обидно – на плите бурлили, как в жерле вулкана, размякшие макароны, червями свернувшиеся на дне кастрюльки. Дезмонд будет поздно, надо бы и ему что-то оставить.

Они не жили вместе. Так, квартиру снимали на двоих – Шон засунул руку в карман, расслабленно потерев ладонью ниже затылка, и уставился в окно. Снежинки, как слезы, липли к стеклу и светопреломляющими дорожками стекали вниз, разбиваясь о покрытый инеем подоконник. За мутными разводами мелькали фары и дрожали неоновые огни, над клюющим носом городом бухтели сумеречно-чернильные тучи.

Мерзко.

Шон работал на дому – создавал программы, чинил системы, выполнял заказы, искал информацию, поэтому его угол пестрил антуражем проводов, полуразобранной техники, дисками и блоками, в которых можно было запутаться, как в сетях. Дезмонд на две ставки крутился в баре – уходил рано утром и приходил поздно вечером.

Шон не ждал его, когда через каждые две минуты гипнотизировал часы после полуночи.

У Дезмонда была нехорошая привычка бросать вещи где-то в области своего угла, но так, чтобы они лежали на виду и раздражали своим наличием именно на этом месте. Шон футболил толстовки и носки под чужую раскладушку, поправлял сдвинутый монитор на чужом столе и раскладывал чужие книги в стопки.

Они не жили вместе – так говорил себе Шон, когда Дезмонд возвращался и вис на нем, словно пододеяльник на бельевой веревке(тяжелый!), а потом лез губами по лицу, в губы, щеки и лоб, сдавливая холодными руками.

Иногда они смотрели фильмы – когда Шон не пропадал в виртуальном пространстве (где было еще комфортнее, чем здесь, и даже комфортнее, чем в коробке), а Дезмонд отсыпался за чертов месяц смешивания коктейлей и акробатики с миксером и зонтиками из фольги. Так, сидели плечом плечу и старательно следили за бегущей по монитору картинкой.

Дезмонд касался костяшками пальцев колена, скользил рукой по внутренней стороне бедра, обхватывая под коленом ладонью, не отрывая взгляд от мигающего красками экрана. Они досмотрели два или три фильма. С остальными было хуже – еще с кульминации все смазывалось, перед глазами раскачивался потолок, и в ушах помимо грохота из колонок прибоем шипела и вспенивалась кровь.

Они не жили вместе – так говорил себе Шон, когда просыпался на полу в чужих руках, укрытый чужим одеялом.

Иногда случалось так, что им удавалось позавтракать в одно время – у Дезмонда получался восхитительный кофе, Шон мастерски лепил все виды яичницы. Они разговаривали, даже смеялись, спорили и тыкали друг в друга вилками, потом прощались. Дезмонд – в бар, Шон – к компьютеру. А после полуночи – к часам. До скрипа входной двери.

Было в этом что-то раздражающее – будто алгоритм, который нельзя взломать и построить по-своему. Это как процесс отмирания нейронов – его не перепрограммировать, он будет происходить в любом случае. Поэтому Шон смотрел в окно и думал о коробке среди дружелюбных бездомных. Потом скрипела дверь – на часах стрелки ушли глубоко за полночь.

Они не жили вместе – так говорил себе Шон, когда они спали вместе, игнорируя раскладушки, целовались по утрам, когда уходили и возвращались, в безразличной манере решали поступающие проблемы, ссорились и мирились где-то у входной двери, раскидав одежду – футболка на шкафу, рубашка в другой части квартиры среди проводов.

Дверь скрипит, Шон вскользь смотрит на цифры в правом нижнем углу – полтретьего ночи, заработались. У Дезмонда холодные руки, он дышит чем-то высокоградусным, его зубы смыкаются на шее под воротником рубашки, он кусается и грубо целует, болезненно всасывая кожу в жаркий рот. Шон смотрит сквозь расплывающиеся буквы на экране – в отражении Дезмонд смотрит на него черными глазами, его холодные руки рвут пуговицы на рубашке.

Они не живут вместе – так говорит себе Шон, когда Дезмонд разворачивает его к себе, и его пальцы, дергающиеся от длительного контакта с клавиатурой, вцепляются в чужие волосы.