В общем, надо быть относительно ответственной девочкой
перестать прокрастинировать и попить витаминов и принести в это уютное гнездо текстов с ФБ, пожалуй.
О-хо-хо.
Я честно хотела начать с драбблов (с них же всё и начинается вообще-то), но мне стало так лень их оформлять, что я решила принести сначала мини. И не драббл, и не миди, и количеством меньше, и словами. Всё, что угодно, лишь бы не работать, как меня ещё с генцентра не попёрли за мою производительность С другой стороны: я тут подумала, а не откат ли это. Полтора месяца я сдавала сессию и госы со всем остальным, ещё полтора месяца поступала. Параллельно я писала столько текста, что можно удавиться от масштабов, а теперь сижу у разбитого корыта и такая: и чего, что дальше-то делать Ру говорит, что надо писать следующий макси, чувствую, что начинаю к ней прислушиваться
Но пока — мини, и чёрт возьми, они гетные. Не то чтобы я как-то не любила гет, просто я пишу по нему охренеть как мало, а тут мне прям захотелось гета, и я такая: кибахина, пожалуй
На самом деле, я ещё думала над НеджиТен, но я очень плохо чувствую Неджи, и писать про него мне как-то не хочется. К слову, кибахину я люблю нежной любовью, несмотря на то, что периодически отправляю Кибу в сношения с Канкуро, потому что а почему бы и нет. В целом для меня
кибахина — это уют, тепло и нежности, хотя у меня была идея написать с ними нехуевый такой фемдом, и я даже жалею, что так и не собралась Впрочем, еблю с ними я всё равно написала
Кстати, о ебле
В общем, тут у нас постканон, авторские хэдканоны, ER, очень ламповый Киба, привычно стеснительная Хината, фокус на оральном сексе и нет, никто на самом деле не умер, ну разве что от любви
Время умирать счастливым, 1300 слов, NC Киба положил ладонь на острое колено, и Хината вздрогнула — так, будто он сделал ей больно. Конечно, больно он ей не сделал — если бы сделал, не простил бы сам себя и уже валялся бы где-нибудь у порога, зализывая ушибы, нанесённые мягкой ладонью. Руки у Хинаты действительно были мягкими, но техники — нет, и он об этом прекрасно знал.
— Тебя что-то тревожит? — спросил Киба осторожно и прикусил язык.
Часы показывали полночь, мать с Ханой были на охоте, Хината запрыгнула к нему в комнату через окно и теперь, обнажённая, лежала на его кровати с дурацким постельным бельём в узоре из смешных серых волков, а он сидел между её разведённых ног и спрашивал, тревожит ли её что-нибудь.
Ну не дурак ли?
Хината, впрочем, робко улыбнулась ему.
— Н-нет, — сказала она с запинкой и покраснела. — Нет, всё в порядке.
Киба встревоженно нахмурился — они встречались не так давно, но это не был их первый раз. Даже не второй и не третий, но Хината всё равно оставалась скованной, и Кибе каждый раз казалось, что стоит ему её тронуть, и она разобьётся как чайный фарфор. Она всегда была застенчивой — что, правда, не мешало ей влезать Кибе в окна, когда в его доме не было никого, кроме него самого.
Киба медленно выдохнул — погладил острую коленку кончиками пальцев, мягко коснулся губами. У него были девушки до Хинаты, и они всегда жаловались, что Киба слишком темпераментный, как зверь — набрасывался, вжимал в постель, напирал. С Хинатой же он чувствовал себя пушистым щенком.
— Ты стесняешься? — спросил он осторожно, прижимаясь щекой к чужому колену. — Или боишься меня?
Хината подняла на него загнанный взгляд — она лежала на подушках, вытянувшись как напряжённая струна, и её подрагивающие ладони лежали на её белом животе. Она прерывисто дышала сквозь приоткрытые губы, и её ресницы мелко трепетали, отбрасывая на красные щёки длинные тени. Она была такой красивой, что у Кибы перехватывало дыхание.
А ещё ей было некомфортно — это было видно по напряжённым плечам и каменным бёдрам, которые Киба осторожно огладил мозолистыми ладонями. Хината тем не менее покачала головой — ворох её волос смялся на подушках, пальцы нервно сжались на животе.
— Я тебя не боюсь, — сказала она тихо.
Киба потёрся носом о её голень.
— Ты напряжена, — возразил он.
Хината глубоко вдохнула и прикрыла светлые глаза.
— Я немного... волнуюсь, — призналась она.
Киба лизнул Хинату в колено — его юркий язык заставил её ощутимо вздрогнуть. Хината всегда излишне волновалась — переживала, будет ли ему удобно, боялась, что не сможет сделать ему хорошо, тревожилась, что будет выглядеть смешно или глупо, и совершенно забывала о себе. Если можно было бы любить её больше, чем Киба уже любил, — он бы это сделал.
Киба навис над ней одним гибким движением — Хината вздрогнула, поймала его рёбра ладонями и подняла на него испуганный взгляд. Он коснулся губами её лба и переносицы, поцеловал в алеющие скулы, зарылся носом в волосы. Колени Хинаты сжали его в головокружительную ловушку — она охнула, когда ощутила, как тяжёлый член Кибы упирается ей в живот. Помедлила и осторожно развела колени, но Киба вцепился ей в бедро и судорожно задышал в шею.
— Подожди, — просипел он и поднялся на вытянутой руке.
На лице Хинаты застыли испуг и замешательство.
— Что-то не так? — спросила она тихо, смотря из-под ресниц.
Ей было откровенно неловко. Кибе казалось, будто он принуждает её к чему-то — к чему-то грязному и отвратительному, — и ему становилось тошно. Они встречались, официально, вся Коноха знала об этом, знал даже её отец, они уже спали, и то был лучший секс в жизни Кибы, но мерзкое ощущение — какого-то насильственного принуждения — безжалостно било его по затылку.
На самом деле он просто хотел, чтобы Хинате было хорошо.
— Только не волнуйся, ладно? — попросил Киба и быстро поцеловал её в губы. — Я всего лишь хочу сделать тебе приятно.
Плечи Хинаты закаменели, и она неуверенно нахмурилась. Затем судорожно выдохнула и медленно кивнула, расслабляясь, — откинулась на подушки, выпустила Кибу из ловушки собственных ног, мягко огладила ладонями его плечи. Киба улыбнулся ей — ярко и весело, и она неловко улыбнулась ему в ответ. Она ему доверяла.
Киба поцеловал её в шею — осторожно намотал прядь волос на палец, коснулся губами тяжело вздымающейся груди и аккуратно прикусил острый сосок, стараясь не задеть чувствительную кожу клыками. Хината под его ртом неловко дёрнулась, перебрала коленками, и Киба, ласково огладив её живот ладонью, опустил руку между её ног. Она была горячей и мокрой — инстинктивно Кибе хотелось наброситься на неё, подмять под себя и вцепиться зубами ей в шею, но, чёрт возьми, он не был животным, а Хината не была его жертвой. Она вообще могла закатать его в угол до второго пришествия одной левой, но не стала бы этого делать, потому что любила его.
Киба её тоже любил — до черноты перед глазами.
Он резво спустился между её ног — Хината чуть приподнялась на локтях, пытаясь понять, что он хочет сделать. Между её бровей залегла мягкая складка: Киба звонко чмокнул её в бедро, затем широко улыбнулся ей, а после — поцеловал её там, внизу. На вкус она была терпкой и вязкой — напомнила Кибе патоку, и в голове у него лихорадочно закрутилось. Он мягко лизнул её кончиком языка, прижался губами, и Хината ощутимо вздрогнула. Её пальцы зарылись Кибе в волосы, бёдра дёрнулись, и она удивлённо охнула — этот короткий гортанный звук прошил Кибу вдоль позвоночника и тугим узлом свернулся внизу живота.
Он осмелел — крепко прижался языком, надавливая на клитор, и туго вобрал его в горячий рот губами. Хината задрожала, её бёдра сжали Кибе голову, а пальцы с силой дёрнули за волосы — она задышала глубоко и часто, и Киба понял, что всё делает правильно. Язык у него был гладкий и юркий — Киба быстро лизал и крепко целовал, толкался внутрь и дурел, когда Хината охала, низко стонала или даже удивлённо вскрикивала. Он не мог сказать, что это было легко, — у него онемели плечи и челюсть, бёдра Хинаты грозились сломать ему череп, а дышать время от времени было нечем.
И он всё равно мог умереть счастливым.
В какой-то момент Хинату выгнуло — она зажала плечо Кибы под коленом, вцепилась в подушку у себя над головой и протяжно застонала, толкаясь рту Кибы навстречу. Он довольно улыбнулся — лизнул её снова и снова, пока она вздрагивала на его языке, и остановился, когда Хината опала, дыша тяжело и прерывисто.
— Киба, — позвала она дрожащим голосом.
Кибу повело — он крепко поцеловал её в последний раз, языком ощущая, как она дрожит, и потёрся носом о её бедро. Втянул нежную кожу в рот, лизнул тугие связки в паху, прижался губами к животу. Хината обняла ладонями его лицо и потянула на себя — её язык толкнулся в его рот с такой силой, что Киба ненароком задохнулся. От возбуждения чернело перед глазами, кровь стучала в ушах, и стояло так, что было физически больно, — напирать на Хинату он, конечно, не собирался, но она сама положила ладонь на его сочащуюся головку.
Киба отупело моргнул и посмотрел на Хинату во все глаза — румянец на её щеках был горячим и ярким, но выглядела она до ужаса решительно.
— Я никогда таким не занималась, но знаю, что надо делать, — сказала она тихо, сбиваясь из-за тяжёлого дыхания.
Возбуждение так сильно ударило его по щекам, что Киба не на шутку перепугался.
— Ты не должна!.. — начал он, но Хината прижалась к его губам.
Её язык толкнулся ему в рот, и это было так хорошо, что Киба чуть не умер, — счастливым, конечно.
— Я хочу, — отозвалась Хината сиплым шёпотом, и её ладонь мягко погладила Кибу по щеке.
Он тяжело сглотнул и зарылся носом в её волосы — они пахли весенними цветами, которые Ино продавала в своей цветочной лавке. Хината поцеловала его в линию челюсти, лизнула в шею и мягко надавила на плечи, заставляя лечь на спину, — нависла над ним тугой тенью, и ворох её волос закрыл ему грудь, когда она скользнула вниз и прижалась ртом к его каменному животу. Киба дёрнулся и закусил нижнюю губу клыком.
Кажется, пришло его время волноваться и бессвязно стонать в потолок — время действительно умирать счастливым.Если абстрагироваться от темы ебли, с кибахиной у меня есть ещё один мини, и нет, он написан не потому, что я хотела гет. Где-то в июле я каталась в гости к Оле (в Дно, ехехе, никогда не устану хихикать), и вместо того, чтобы заниматься полезными вещами, мы с ней смотрели Сумерки в запой. А там же есть оборотни и этот их импритинг - запечатление в человека, неземная любовь на всю жизнь, романтика что охренеть, все дела. И что-то мы с Олей зацепились по этому поводу языками и решили, что весь этот воздушный импритинг - хуйня какая-то.
Я как генетик вообще признаю только два вида импритинга - либо от мамы, либо от папы В общем, мне захотелось по этому поводу что-нибудь написать - из всех волков мне на ум пришёл только один, и это очевидно, ёлы-палы, конечно, это мой пёсий мальчик :з Не долго думая, я закинула его в объятия Хинаты, отсыпала им килограмм драмы на двоих и настрочила немножко философский текст о победе человеческого над животным. На самом деле он мне очень нравится - на самом деле он мог бы быть про любовь, но он будет про выбор.
Ликантропия, неопределённый таймлайн, оборотень!Киба, медик!Хината (потому что с такими глазами и не быть медиком?!), много боли, соли и драмы. Но всё может закончиться хорошо :з
А может быть и нет.
Импритинг, чуть больше 1к слов, R, но за описания.Говорят, запечатление — лучшее, что может произойти с волком. Когда земля уходит из-под ног, в голове всё мешается в опрелую труху, а перед глазами — только человек, ради которого пойдёшь на край света. Волчата мечтают о запечатлении с самого детства — и мальчишки, и девчонки, — представляют, как найдут своего человека, как проведут с ним всю свою жизнь, как пронесут эти чувства через годы и обстоятельства. Старейшины ласково гладят их по головам и ворчливо приговаривают: «Каждому волку — по истинной паре».
Киба считает это блажью. В семье Кибы о запечатлении никто не говорит — так же, как и старейшины не говорят, что можно запечатлеться в человека, который смертельно болен. Так же, как они не говорят, что этот человек волен уйти. Никто почему-то не считает нужным сказать, что запечатляется только волк — что его истинная пара остаётся всего лишь человеком. Всё, чему их учат с детства, — ложь. Земля действительно уходит из-под ног, в голове — опрелая труха, и ты уже на краю света, но никто не говорит, что можно запечатлеться в человека, который тебя никогда не любил и уже не полюбит.
Так случилось с Кибой. Отец ушёл, когда Кибе не было и года, человек Ханы умер у неё на руках, а человек Кибы — это Хината.
О запечатлении в его семье всё ещё молчат.
Превращение — всегда боль и жар. В ушах звенит, перед глазами мутнеет, а сердце отбивает барабанную дробь прямо под горлом. Сначала лопается кожа — идёт трещинами как слишком маленькая одежда, натягивается на зудящих рёбрах и рвётся, осыпаясь грязными лоскутами под ноги. Потом трещат мышцы, обрастая шкурой, затем вытягивается морда, увеличиваются уши, отрастают клыки и когти. После — ломаются кости, глазные яблоки набухают, будто готовые вывалиться из глазниц, а в груди так больно жжёт, что лучше умереть, чем ощущать подобное снова и снова. Киба плачет каждое превращение — он никому об этом не говорит, и никто об этом не догадывается.
Никто — кроме, конечно, Хинаты.
Она всегда рядом — Хината его не боится, не опасается, даже когда ей в лицо смотрят обнажённые острые клыки. Хината ему всегда улыбается — гладит по белой морде, когда он обращается, чешет за ушами, когда миссия закончена, и можно сбросить волчью шкуру. Всегда беспокоится, если ему достаётся, всегда доверчиво льнёт, если приходится спать в лесу. Хината слишком хороша для этого мира — мира, где много крови, грязи и лжи. Киба любил её ещё до того, как запечатлелся в неё, — только она его никогда не любила.
Не так, как он её.
Ему, конечно, недостаточно.
После превращения Киба всегда оглушён — это единственный момент, когда он ослаблен, и Шино всегда несёт вахту, чтобы их не застали врасплох. Хината всегда рядом — сидит у плеча Кибы, и её мягкая чакра накрывает глубокие раны и смешные царапины на его обнажённой горячей груди. Киба тяжело дышит — ему больно и плохо, и больше не от ран, а потому, что Хината рядом. Она думает, что помогает, надеется, что Кибе станет легче, если она подлечит его раны, — так думает Шино, так думают все вокруг.
На самом деле это не так.
На самом деле она его убивает.
Зверь внутри Кибы тянет к ней свои лапы — у Хинаты ласковая улыбка и добрые глаза. Она родилась и выросла в ужасном мире, но это не помешало ей сохранить милосердие — не помешало ей остаться чище горного ручья. На фоне Хинаты Киба чувствует себя грязным — диким животным, проклятым душегубом, кровожадным зверем. Волк внутри него бьётся в бессилии, и его острые клыки раздирают Кибе сердце. Волк рычит: «Возьми то, что твоё!», но Киба не может.
Никто не говорит, что человек, в которого ты запечатлелся, может сказать тебе: «Нет». Киба не спрашивал — он знает. Волк внутри него мог бы разорвать Наруто на части, разгрызть ему брюхо, зарыться пастью в дурно пахнущие кишки, но это не его битва, — не Кибе решать и вмешиваться, и уж тем более не его волку.
Всё должно идти своим чередом. Даже если так больно — так больно, что хочется умереть. Никто не говорит, что когда твой человек плачет, — ты тоже плачешь. Никто не говорит, что может быть плохо, — больно, гадко, ужасно.
Никто не говорит, что тебе придётся держать себя в руках.
Киба держит — до тех пор, пока Хината не склоняется над ним.
— Всё в порядке? — спрашивает она встревожено. — Ты еле дышишь.
Киба смотрит на неё. У Хинаты ласковая улыбка и мягкие руки — он знает, на что она способна, и её руки всё ещё слаще яблок в карамели. От неё пахнет сиренью и свежей травой, в её глазах — только искренняя тревога, и если бы она только могла сказать ему: «Да».
Она не может.
Никто не выбирает, в кого ему запечатлеться.
Киба набрасывается на неё — болезненное превращение сводит судорогой внутренности. Кожа опадает с него склизкой листвой, кости хрустят, ломаясь, глубоко в горле — вкус собственной гнилой крови. Киба раздирает на себе горячую плоть, стаскивает собственными когтями, вспарывая мышечные пласты, и боль в его глазных яблоках такая острая, будто они действительно лопнули звонкими пузырями.
Когда он открывает глаза, волк внутри него дышит Хинате в лицо. Она напугана — в её ладонях потрескивает горящая чакра, но она не нападает в ответ. Не потому, что медлит, не потому, что не знает, как атаковать, не потому, что ждёт лучшего момента, — Хината в принципе не хочет на него нападать. Чакра в её руках — от испуга, а не потому, что она решила так сама. Она верит Кибе — Кибе и волку внутри него.
— Киба? — зовёт она осторожно, и её голос — звонкий, как весенняя капель.
Кибу ведёт. Он дрожит, его рёбра ходят ходуном, и всё, чего хочет он, — это обладать. Он сильнее — если постарается, Хината и закричать не сможет. Шино далеко — выгуливает своих жуков — и не успеет, даже если его крылатые твари окажутся проворнее обычного. Киба может взять то, что его, прямо сейчас — Хината под ним, и то, что она ему доверяет, делает её беззащитной.
Хината предназначена ему.
— Киба? — зовёт она снова.
Киба смотрит ей в лицо — тихий испуг в глазах и ласковая улыбка на губах. Она всегда добра к нему — даже если он облажался, даже если он малодушно плачет, даже если он пугает её.
Киба щёлкает челюстями — волк внутри него силён, но Киба сильнее. Запечатление — худшее, что с ним произошло, и он не собирается дать ему разрушить свою жизнь. Он не собирается дать волку то, чего тот хочет. Хината его — не волка, не дурацкого запечатления.
Только его, глупого Кибы.
Он плачет каждое превращение — потом долго сидит у костра, будто замёрз, хотя температура его тела заставляет людей обжигаться. В этот раз он тоже плачет — Хината обнимает его, прижимая его лохматую голову к своей груди, и на её лице нет ни капли неприязни. Она всё понимает — она всегда была слишком хороша для этого мира.
Хината тоже любит Кибу — но не так, как любит её сам Киба.
Говорят, запечатление — лучшее, что может произойти с волком. Киба не согласен — ни со старейшинами, ни с волком. Лучшее, что произошло с ним, — это не запечатление.
Лучшее, что произошло с ним, — это Хината.
Всегда была Хината.