Руки, наконец, дошли. Как говорится, я просто оставлю это здесь.
Название: Лето
Персонажи: fem!Примо Кавалоне/fem!Алауди, Марио
Рейтинг: PG-13
Жанры/предупреждения: ООС, гендер-бендер, фэмслеш, смертушка, вроде как ангст, ER, и вытекающий отсюда романтик флафф
От автора: Tim McMorris - Translation.
Для тех, кто в танке Марио - это как Ромарио.ФэмслешеритьАлауди никогда не любила лето. Не любила яркое солнце, обжигающее палящими лучами все живое, жаркий воздух, опаляющий сухим ветром, сочную зелень, рябящую в глазах до появления разноцветных бликов. Лето всегда приносило ей что-то новое, не сказать, что ужасное, но и не утвердить, что приятное.
Лето всегда несло с собой неизвестность.
Замерев на ступеньке накренившегося кеба, Алауди зажмурилась, крепко сжимая в пальцах ручку дверцы, чтобы не дай Бог не упасть на покрытую щебнем подъездную дорожку – пыльную и обжигающе горячую. Яркий, поистине ослепительный свет ударил в глаза, стоило ей лишь высунуть острый нос на полыхающую жаром улицу, поэтому потребовалось несколько секунд, чтобы вдоволь нахлопаться длинными белесыми ресницами в попытке привыкнуть к этой слишком контрастной картинке.
- Госпожа Алауди! – приятно-грубый, с легкой хрипотцой голос раздался совсем рядом, и Алауди сложила ладошку козырьком, закрываясь от солнца и жмуря один глаз, чтобы рассмотреть высокого статного мужчину в возрасте, забавно шевелящего седеющими усами и протягивающего ей руку в пригласительном жесте. Будь это кто-нибудь иной, Хранительница бы лишь высокомерно фыркнула, предпочитая порывистому теплу человеческой руки стальной холод дверной ручки, но к этому мужчине она успела привыкнуть и пригреться – он напоминал ей заботливого отца, беспокойной тенью ходящего за своей нерадивой дочерью.
- Мы не ожидали Вас, Босс не давала распоряжений, - сжав ее холодную маленькую руку в своей широкой ладони, мужчина помог француженке спуститься со ступеньки. – Случилось что-то серьезное?
В его глазах, спрятанных за тонкими стеклами очков, мелькнуло беспокойство, которое справедливо охватывает человека, остающегося в неведении, но Алауди отрицательно мотнула головой, отчего короткие прядки пшеничных волос мягко полоснули ее по бледным щекам:
- Нет, Марио, все в порядке, - она оправила черную юбку своего сарафана без бретелек, корсетом держащегося на талии, и дернула за воротничок легкой блузки с прозрачными рукавами, «вздутыми» от локтя до запястий. – Я сегодня без новостей и поручений.
Мужчина окинул ее заинтересованным взглядом, на что получил подозрительный прищур холодной лазури, и улыбнулся, простирая руку в направлении огромного особняка, утонувшего в невероятно яркой и живой зелени необъятного сада, приютившего под своими кронами невиданные растения и парочку притаившихся чудовищ с далеких островов. Алауди никогда не понимала, на кой черт Кавалоне спустила на эту громадную территорию несметную сумму денег и выстроила эту армаду в четыре этажа, когда могла обойтись и скромным двором где-нибудь на шумной улице Рима, в самой гуще событий, в которой она каталась как сыр в масле. В отличие от той же нелюдимой француженки.
- Где она? – невозмутимым тоном, совершенно безразличным, будто она о погоде говорила, а не о том, отчего сердце начинало колотиться в два раза быстрее, спросила Алауди, стоило ей переступить порог особняка и оказаться в выложенном белым мрамором холле с куполообразным потолком и помпезной лестницей, занимающей большую часть круглого пространства. Следующий за ней Марио указал на высокие створки черной двери, украшенной витиеватой резьбой:
- Она решила обустроить бальный зал.
- Одна? – Хранительница скептически выгнула бровь, прекрасно зная, насколько блещет координацией это неуклюжее чудо. – Без вас?
- Да. Она просто с головой погрузилась в работу, - ответил мужчина, тут же недовольно хмурясь и бурча себе под нос, как всякий человек, на чьи плечи возложены тяжелые обязанности, - хотя у нас еще три стопки документов не разобраны! А письма? Их невероятно много. Приглашения, предложения, угрозы, любовные записки – она даже не хочет брать конверты в руки. А договора? А соглашения? Мы не успеваем!..
Махнув рукой, он тяжело вздохнул, вызывая на губах Алауди легкую, еле заметную беззлобную усмешку, и поспешил толкнуть тяжелую створку, пропуская женщину внутрь. Кивнув в знак признательности, Хранительница замерла у закрывшейся за ней двери, удивленно взмахивая ресницами. Оливьеро говорила о том, что западная часть особняка еще не пригодна для жилья и что она хотела бы обустроить там огромный бальный зал, но Алауди никак не могла подумать, что масштабы желаний порывистой итальянки будут столь необъятны. Хотя, если подумать, эта пони всегда хотела многого. И, как ни странно, всегда это получала. Взять хотя бы ее, Алауди. Ведь ее Кавалоне тоже получила, не без боя, но получила же. И если проанализировать, то в свое полное распоряжение.
Мотнув головой и недовольно поджав губы, француженка возмущенно хмыкнула своим расшалившимся мыслям, и скользнула изучающим взглядом по пространству, представшему перед ней. Зал был столь огромен, что сваленные в кучу у противоположной стены предметы мебели казались такими маленькими, как будто они были еле заметными пылинками. Это грандиозное пустое пространство в два ряда, ближе к высоким окнам, от пола до потолка, пронзали мощные колонны, украшенные витиеватыми подсвечниками, взятыми из той же оперы, что и свисавшие на цепях с разрисованного ангелами потолка канделябры. Алауди вдруг захотелось раскрыть рот и громко крикнуть, чтобы узнать, насколько громко ответит ей эхо в этом пустом помещении, но вовремя прикусила язык, беря себя в руки. В конце концов, она же не девочка, чтобы баловаться.
Присев и расстегнув застежки на летних босоножках, Алауди коснулась ступней пола, чувствуя кожей его свежую прохладу. После губительной и неприятно удушающей жары, полыхающей среди улиц плавящегося города, это прикосновение показалось ей прыжком в освежающий океан, обволакивающий уставшее тело своими целебными водами. Ступив на мраморный пол обеими ногами, француженка сделала несколько шагов вглубь зала, наступая на одни только носочки, и раскинула руки в стороны, легко кружась вокруг своей оси. Юбка ее черного сарафана взметнулась в воздух, обнажая стройные ноги и острые коленки, а в ушах будто просвистел ветер, охлаждая голову от горячих мыслей. Все это огромное пространство, холодное, хотя и достаточно освещенное, освежающее, казалось необъятным океаном, морозным воздухом, заставляющим щеки краснеть, а грудь вздыматься чаще.
Осторожно ступая на одни носочки, Алауди кружила по ледяному мраморному полу, закрыв глаза и поддавшись внутренним порывам проснувшейся души. На тело, уставшее от постоянных встрясок в виде ранений и лишений в форме хронического недосыпа, холодным водопадом обрушилась долгожданная легкость, заставляющая невольно растягивать губы в улыбке, уставшей, но довольной. Резко остановившись, отчего юбка закрутилась вокруг ее ног, француженка покачнулась, вновь держа равновесие, и, не открывая глаз, развернулась в противоположную сторону, идя спиной вперед. Ей казалось, что она идет по узкой полоске хрупкого стекла, каким-то кудесником протянутой через глубокую пропасть, на дне которой бурлит взбешенными волнами ледяная река. Ей казалось, что покачнись она, ошибись хотя бы в одном шаге – и она тут же сорвется, полетит вниз, навстречу раскрывающим свои объятия потокам. Ей казалось, что она обязательно упадет, пока на талию не легла теплая ладонь, а запястье не сжали длинные пальцы.
- Попалась, - горячий шепот в самое ухо и улыбающиеся губы, касающиеся виска. Алауди обернулась, встречаясь несколько смущенным (конечно, застать ее за таким смехотворным делом, вызванным секундным порывом) взглядом с искрящимся золотом родных глаз. Оливьеро выше нее на целую голову, и смотрит сверху вниз, будто снисходительно, и это несколько раздражает, заставляя отвести взгляд и красноречиво промолчать. Может, она не хотела говорить. А может, никак не могла научиться уверенно смотреть в эти волшебные глаза.
- Я не ждала тебя сегодня, - честно сказала ей Кавалоне, окидывая взглядом хрупкую фигурку, недовольно сложившую руки на груди. – Но очень рада, что ты приехала.
- Ты бы тоже могла… - начала было Алауди, но тут же прикусила язык, отводя глаза в сторону. Итальянка удивленно вскинула тонкие брови, тут же расплываясь в теплой улыбке и протягивая руку, чтобы погладить своенравную женщину по щеке. И она бы провалилась на месте, если бы Хранительница не прижалась к теплой ладони в ответ.
- Я скучала, - равнодушно бросила Облако, стараясь не смотреть слишком довольной любовнице в глаза, будто взглядом говоривших: «Я тоже».
Слова застревали в горле. Вот-вот просились на язык и натыкались на какую-то преграду, мешавшую спокойно дышать. Руки так и тянулись вцепиться в острые плечи и прижать уставшее тело к родному теплу. Она так и хотела почувствовать стук ее горячего сердца, но почему-то не могла полноценно выразить все свои чувства. Будто что-то ее останавливало. Будто что-то мешало. Но что именно – она сама не знала. Просто она привыкла – молчать и не смотреть. Просто это было смыслом ее жизни – одиночество и отчужденность. Просто так ей было спокойнее. Просто так она чувствовала себя увереннее. Но теперь, под взглядом лучащихся глаз, зная, что объект ее тяжелого дыхания стоит совсем рядом, чувствуя всю ее любовь, касающуюся мягкими заботливыми прикосновениями даже сквозь пространство, она не могла сосредоточиться, не могла анализировать, даже думать не могла – мысли рассеянным потоком удачно уходили из ее крепкой хватки. Алауди чувствовала себя отвратительно слабой и беззащитной.
И тогда Оливьеро обнимала ее. Просто касалась теплыми руками плечи и прижимала к теплой груди. Просто гладила по пшеничным волосам и зарывалась в них пальцами. Просто целовала в макушку и прижималась щекой к щеке Хранительницы. Все это было так просто, так банально, так легко, что не прижаться в ответ было бы просто преступлением. Объятия Кавалоне, ее поцелуи, ее взгляд, всегда направленный лишь на нее, на Алауди, даже ее присутствие – не обязательно рядом, всего лишь где-то поблизости, – стало чем-то необходимым, без чего было невозможно жить. Иногда Хранительница думала, что это вихрастое недоразумение стало ее опорой, без которой она больше не сможет встать на ноги. И хотя расчетливое и безжалостное сознание рвало эту мысль в кровавые клочья, думать женщина об этом не переставала. А чувствуя стук сердца напротив, выбивающего ее собственный ритм, убеждалась все больше.
Проведя руками по хрупким плечам, Оливьеро взяла руки француженки в свои, отходя на пару шагов назад несколько танцующей, поддразнивающей походкой. Подозрительно нахмурившись, Алауди сжала длинные пальцы в ответ, следуя крепко держащим ее ладоням. Им, их хозяйке можно доверять – Облако об этом знала. И даже немножко этим гордилась, хотя признаться себе в этом не могла. Неспешно, догоняя друг друга, они вышли в самый центр огромного зала, между центральными колоннами которого, у окна, стояла лестница с перекинутой через ее ступеньки тканью - полупрозрачная тюль, которой следовало украшать высокие окна, пропускающие в помещение тусклые лучи. Отпустив руки Алауди, Кавалоне потянулась за тканью, вытаскивая довольно большой кусок, стелющийся за ней длинным шлейфом. Француженка успела лишь непонимающе нахмуриться, но тут же распахнула глаза в удивлении, когда Оливьеро уверенным жестом перекинула тюль через нее, покрывая ее голову, будто бы необъятным платком.
- Что ты делаешь? – недовольно зашипела женщина, хватаясь пальцами за края ткани в желании снять ее с себя, но итальянка перехватила ее руки, смотря несколько смущенно и умоляюще:
- Пожалуйста, Алауди. Я подумала, что это будет здорово смотреться, - брюнетка невесомо коснулась пальцами покрасневшего лица. – И знаешь, я не ошиблась.
Недовольно хмыкнув, Хранительница поправила остатки ткани, водопадом струящейся по спине в белое пятно на полу, и прищурилась, с вызовом смотря на улыбающуюся любовницу:
- Она похожа на фату.
- Действительно, - согласилась Кавалоне, подходя ближе и кладя ладони на острые бедра Облака. Та ткнула пальцем в ее солнечное сплетение, сверкая шаловливыми глазами:
- Предупреждаю, я запрошу огромную сумму, если ты задумаешь одеть меня в платье подобного фасона.
Оливьеро рассмеялась своим приятным бархатным смехом, обхватывая француженку за талию и кружа в своих объятиях. Прижавшись друг к другу, они спонтанно танцевали в огромном безмолвном зале, следуя музыке, отбивающейся их стучащими в унисон сердцами, и молча разглядывали друг друга, общаясь одним только взглядом. Споря, возмущаясь, улыбаясь, радуясь без слов, одними лишь глазами, сплетая оттаявшую лазурь и сжигающее золото. Переплетая пальцы рук и легко прижимаясь губами к губам, совсем целомудренно. Чувствуя человека напротив. Чувствуя его, как частичку себя. И никакое лето, никакая неизвестность не могла испортить того всеобъемлющего счастья, растекавшегося внутри обеих. Это как зажженная внутри свечка, гоняющая по венам тепло. Как неугасаемый источник энергии, дающий право на вечную жизнь.
- Знаешь, - Оливьеро поправила импровизированную шаль на голове любовницы, обводя края пальцами. – Я хотела бы сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
- О, это интересно, - Алауди подняла руки вверх, хватаясь за тюль и резко дергая ее на себя и вперед, покрывая ею вихрастую голову Кавалоне и полностью скрывая их от чужих взглядов и безмолвной громады огромного зала. Рьяно схватив женщину за талию, итальянка прижала ее к себе, наклоняясь к ее уху и горячо шепча в него всего пару слов, заставивших сердце Хранительницы пропустить пару ударов, а щеки вспыхнуть ярко-алым, таким, какой не часто появляется на ее лице.
- Ты с ума сошла! – в несвойственной ей манере вскрикнула Облако, сжимая в пальцах угловатые плечи, и получила в ответ лишь счастливую улыбку и шальное золото глаз:
- Но почему нет? Я ведь люблю тебя!
И без намеков, без вопросов, без выяснения отношений внутри самой себя, она кинулась на шею крепко державшей ее Оливьеро, сминая ее губы своими губами и чувствуя предвкушающую дрожь обоих тел. Как будто свободный полет где-то высоко в облаках с закрытыми глазами, будто погружение в чистую безмятежность океана, будто ощущение абсолютной свободы, какой никогда не бывает у человека. Чувства, эмоции и ощущения сплелись внутри нее в плотный клубок, заполняя собой все ее существо, и, абсолютно счастливая, она сгорала в объятиях родных рук, желая остаться в них навсегда.
А ровно через месяц, стоя в кабинете Джотто, Алауди недоверчиво хмурилась, смотря в медовые глаза враждебно, настороженно. Будто бы он был лжецом и предателем. Гонцом, вестником Смерти, которому следовало снести голову. Босс смотрел на нее несколько скорбно, сочувственно, сжимая в руках помятое письмо, на которое она даже не хотела смотреть, и вновь и вновь, раз за разом, повторял Хранительнице то, что она считала проклятой, откровенной ложью:
- Оливьеро, она…
Когда Алауди хлопает дверью кеба, ступая на засыпанную щебнем дорожку, солнце не ослепляет ее, и даже сочная зелень не кажется такой раздражающей – она печально-матовая, как пасмурное небо, как крупные редкие капли, срывающиеся с плачущего небосклона. Она даже не запахивает плащ, будто ставший ее второй кожей, она бежит к огромным входным дверям, чтобы с силой дернуть тяжелую ручку и забежать в пустой холодный холл, уложенный белым чистым мрамором. Веет арктическим холодом, неприветливой улыбкой старухи с косой, появляющейся из неоткуда и уходящей в никуда.
Алауди бежит вверх по лестнице. Стуча каблуками по мрамору, она взлетает вверх, держась рукой за дверные проемы на особенно резких поворотах. Ударяется плечом в стену, когда коридор неожиданно сворачивает вправо, и подбегает к темно-вишневой двери, рывком дергая за круглую позолоченную ручку. Просторный кабинет с пушистым ковром, десятком стеллажей, камином, диваном с кофейным столиком и письменным столом встречает ее пустотой, такой тоскливой, что сердце невольно сжимается. Алауди растерянно переводит взгляд с предмета на предмет, не видит разворошенных бумаг (как будто итальянка искала что-то важное, искала в минимально короткий срок, возможно, пыталась найти всего за несколько секунд), смотрит сквозь вещи, видя лишь две размытые фигуры.
Алауди видит саму себя. Лукаво усмехающуюся, соблазнительно поводящую шаловливыми глазами. Алауди видит Оливьеро, мягко крадущуюся по направлению к той ней. Алауди видит, как Кавалоне хватает ее же за бедра, уверенным движением усаживая на стол, и коленом разводит ее длинные ноги, вжимаясь бедрами в ее пах. Алауди видит, как она сама выгибается, подаваясь навстречу горячим рукам, как отвечает на ярый поцелуй, мешающий дышать, как сжимает острыми коленками бедра итальянки. Алауди видит, как брюнетка стаскивает с нее пиджак, быстро, лихорадочно быстро расстегивая пуговицы на ее рубашке. Как она гладит ее по бокам, скользя ладонью на внутреннюю сторону бедер. Как она ловит губами ее стон, как она разделяет с ней сводящее с ума удовольствие. Алауди видит. Но не чувствует.
- Нет!
Особняк кажется большим мертвым животным, пролежавшим в своей пещере многие тысячелетия. Он пустой-пустой, оставивший после себя лишь скорбный посеревший каркас. Алауди бежит по его коридорам, постоянно оглядываясь в поисках полыхающего золота. Она здесь, она точно здесь, вот за этим поворотом. Но за поворотом ее не оказывается, и Алауди бежит дальше, будто беззащитный мелкий зверек, загнанный в угол свирепым голодным хищником. Она бежит за черным балахоном, показывающим из-под своих лохмотьев сверкающее лезвие, она бежит от кристально-чистой судьбы, протягивающей к ней свои руки. Она путается в коридорах, забегает во все комнаты, открывает каждую дверь и продолжает бежать. Искать. Надеяться. И слушать нарастающий стук собственного сердца.
Дверь грозит сорваться с петель, с обиженным стуком ударяясь о стену. Алауди тяжело дышит, пошатываясь и хватаясь руками за проем, и переступает порог светлой спальни с аккуратно заправленной кроватью. Она скользит судорожным взглядом по размывающимся предметам, забывая как нужно дышать. Постель больше не заправлена – она разворошена, принимая в свои объятия два обнаженных тела. Они лежат лицом к лицу, смотря глаза в глаза и ловя губы друг друга в быстрых легких поцелуях. Алауди жмется тяжело вздымающейся грудью к груди Кавалоне, нажимая коленом меж ее ног и чувствуя, как крепко держащая ее в своих руках Оливьеро гладит пальцами ее пах, дразнит прикосновениями, заставляет прогибаться ей навстречу. Они наслаждаются друг другом, смешивая стоны, дыхание, взгляды, прикосновения, движения в один поток, шумящий в голове у той Алауди, растерянной и выбитой у колеи, что стоит у двери.
Оливьеро, она…
Алауди снова бежит. Быстро-быстро, настолько быстро, как только может. Прочь из этих коридоров, прочь от черного балахона и кристально-чистых рук. Она бежит вниз по мраморной лестнице, не замечая, сколь громко стучат ее каблуки, сколь тяжело ее сбивающееся дыхание. Она бежит вниз, толкая ладонями тяжелые створки и оказываясь один на один с удушающим своей огромностью пространством бального зала. Он закручивается вокруг нее вихрем, оплетает тяжелыми цепями канделябров, замуровывает в решетку из мощных колонн и в насмешку засыпает полупрозрачной тканью, застилая часто моргающие глаза. Алауди ничего не понимает, ничего не видит, ничего не слышит. Она лишь знает, что где-то здесь, в этой безмолвной тишине, она танцует под стук счастливого сердца вместе с улыбающейся Оливьеро, накрывшись шалью, что кажется самой легкой и воздушной, и чувствуя на своих губах родные губы.
…мертва.
Алауди падает на колени, совсем не чувствуя боли, и вплетает пальцы в собственные волосы, закрывая уши ладонями. Она кусает губы и не знает, что с ней происходит. Она с удивлением, отвращением и обжигающей болью в груди ощущает, как по щекам катятся крупные слезы, орошая мрамор насмехающегося над ней бального зала. Они падают вниз с оглушительным грохотом, разбиваясь на сотни осколков, что впиваются в самое сердце бессильно рыдающей Хранительницы. Она не понимает. Она не хочет понимать. Она отдала бы все хотя бы за ощущение Ее присутствия рядом. Она отдала бы все.
Алауди плачет и не может остановиться. Алауди чувствует, насколько больно может быть, и знает, что это далеко не предел. Алауди слышит легкие шаги обнаженных ног и ощущает прикосновение шали к собственным подрагивающим рукам. Это они, живые, молодые, счастливые, влюбленные, танцуют в тишине улыбающегося им зала.
«Выходи за меня замуж, - шепчет ей, не знающей предела счастья, итальянка, прижимаясь губами к виску. – Я хочу всю жизнь провести с тобой».
Алауди чувствует, что умирает. Ведь Оливьеро мертва.
Алауди никогда не любила лето.
Лето всегда несло с собой неизвестность. Название: Девочки
Персонажи: fem!Мукуро/fem!Тсуна, fem!Деймон/fem!Джотто
Рейтинг: PG-13
Жанры/предупреждения: ООС, гендер-бендер, фэмслеш, романтика
От автора: спасибо манге Girlfriends
Фэмслешерить- Что-то случилось, Тсунаеши?
Голос у Примо приятный – бархатный и мягкий, как будто она поет колыбельную собственному чаду, хотя, наследница, наверное, и есть чадо. Маленькое, хрупкое, неразумное чадо с большими карамельными глазами и растрепанными волосами цвета молочного шоколада. Немного наивное, но безгранично доброе, как и сама Примо, столь нежное, и все же, столь сильное. Наверное, поэтому и голос в ушах льется цветной рекой.
- А… да, - Тсуна мнется, смущенно сводя коленки. – Мне нужен совет.
Джотто выгибает бровь, разворачиваясь на каблуках и складывая руки на груди: золотые глаза сверкают любопытством и искренней заботой, а тонкие губы изгибаются в приветливой улыбке – Хранительница Неба готова слушать свою робкую преемницу, но Савада все еще не уверенна до конца, поглядывает на женщину с опаской:
- Но это не касается семьи.
Примо слегка наклоняет голову: медовые пряди скользят по бледной коже ее шеи, отбрасывая на нее теплые тени. Джотто, кажется, заинтересована еще больше, она присаживается перед мнущейся на своем стуле девочкой, отчего ее длинная накидка на золотой цепи стелется по полу черным пятном. Женщина складывает руки в коротких перчатках на коленях, внимательно смотря на преемницу, и та тяжело вздыхает, неловко посматривая то в любопытные золотые глаза, то на ровную поверхность коврового покрытия:
- Это связано с одной моей подругой, - Тсуна сглатывает, настороженно косясь на Примо: та и бровью не поводит, готовая слушать дальше. – Понимаешь, у нее есть… близкий друг. И, похоже, что он ее любит или что-то вроде того, - слова даются с трудом, и кажется, что с каждым звуком больше нечем дышать. Сердце колотиться в груди как сумасшедшее, отсчитывая оглушительные ритмы, и единственное, чего боится Десятая – это смотреть в золотые глаза советчика, потому что собственная легенда кажется ей несусветным бредом, что можно говорить о человеке, обладающим Гиперитуицией ее уровня?
- Почему ты думаешь, что он ее любит? – Примо не насмехается и никак не показывает своего отношения: только желание помочь запутавшейся наследнице, желание поставить ее на более правильный путь. В конце концов, именно поэтому дух Первой никогда не оставляет встающую на ноги девочку без присмотра.
- Потому что… - Саваде тяжело, и Джотто не торопит: карамельные глаза неловко скользят по собственным рукам, судорожно сжимающим подол юбки. – Он по… поцеловал ее, - щеки у Тсуны пунцовые; Примо бы улыбнулась, но побоялась, что этим еще больше смутит переживающую преемницу. – Что… что ты об этом думаешь? Что ей теперь делать?
Примо внимательно вглядывается в обращенные к ней с надеждой глаза: в самой гуще карамели плескается немая просьба, как единственный шанс на спасение. Джотто задумчиво поджимает губы, постукивая пальцами по собственной ладони:
- Что ей делать? – она хмыкает, вопросительно смотря на напрягшуюся всем телом девочку. – Если этот человек ей не неприятен, то почему бы ей не попробовать наладить с ним отношения?
На лице Савады – отпечаток растерянности, будто ей только что рассказали что-то ужасное и угнетающее. Джотто даже пугается, хмуря тонкие брови, и непонимающе смотрит на наследницу. Та качает головой, тихо произнося:
- Но… но они не могут этого сделать…
- Почему? – Примо недоумевает, на что получает громкий вскрик, заставляющий невольно вздрогнуть:
- Потому что они обе девочки!!!
Тсуна вся красная, покраснели даже нос, кончики пальцев и ушей, а сама она прячет глаза под растрепанной челкой шоколадного цвета. Женщина удивленно смотрит на выбитую из колеи Саваду, удивленно хлопая белесыми ресницами и всплескивая руками, пытаясь обрисовать в воздухе какую-то ситуацию. Но подходящих фигур не находится, и поэтому она лишь растерянно высказывает свои мысли вслух:
- Обе девочки? Вот как?.. Тогда, может, это какая-то ошибка? Ведь не было прямого признания в любви?
- Не было, - Десятая покачивает головой, и Примо продолжает, уже увереннее:
- Тогда, вам нужно поговорить. Ведь если не сделать что-нибудь сейчас, исчезнет дружба.
Савада робко кивает, и Джотто ласково гладит ее по волосам:
- Но если она тебе нравится… Если ты хочешь узнать ее тело – это совсем другой вопрос.
Тсуна вздрагивает, удивленно смотря на улыбающуюся женщину, и расплывается в ответной, по-детски веселой улыбке. Внутри становится теплее, будто в грудную клетку вместо сердца поместили горящую свечку, гоняющую по венам не кровь, а именно приятное тепло, и хотя в глазах все еще плескается неуверенность, смешанная с осадком страха, она больше не дрожит и не сжимается, открыто смотря в улыбающиеся золотые глаза. Ей требуется несколько секунд, чтобы вдруг спохватиться и ойкнуть, окрикивая поднявшуюся на ноги Примо:
- Мы же о моей подруге говорим!
- Конечно, - немного лукавая улыбка Джотто вновь вгоняет в краску. Тсуна смотрит, как она растворяется в ярком пламени Неба, и прижимает ладони к горячим красным щекам. Она уже знает, куда должна идти прямо сейчас, сию же секунду.
О том, что виновницей торжества изначально был никакой не близкий друг, а Рокудо Мукуро собственной персоной, Тсуна тактично решила умолчать. Хотя, по сверкающему взгляду Первой Вонголы можно было догадаться, что молчание девочки нисколько не умалило ее знаний. «Узнать ее тело» - хороший совет, ничего не скажешь. Но ведь… Савада-то хотела.
Прямо сейчас, смотря в эти лукавые глаза, наполненные хитрым ожиданием, Тсуна понимает, что медленно тонет в глубокой синеве, и столь же медленно тлеет в ярком пламени. Мукуро смотрит выжидающе, не сказать, что заинтересованно: за всей этой пеленой ядовитого сарказма и не увидеть истинную правду вещей. Десятой даже немного страшно, но дух Примо, распространяющий приятное тепло сквозь кольцо прямо по всему телу, придает уверенности, заставляя смотреть не в пол, а прямиком в эти удивительные глаза. И тонуть, и гореть.
- Мукуро…
- Я знаю, - голос Рокудо – вовсе не голос Примо, но он тоже бархатный, по-своему. Не мягкий, а вкрадчивый, будто нашептывающий. Савада замирает, удивленно смотря на свою Хранительницу, а та щелчком пальцев оказывается слишком близко: длинные кончики иссиня-черных волос щекочут разом покрасневшие щеки. Дыхание теплое, каждым легким прикосновением заставляющее сердце биться чаще, быстрее, горячее. Жарко, Десятой слишком жарко, и кажется, это слишком заметно.
- Я знаю, что ты хочешь мне сказать.
Руки у Мукуро вовсе не холодные, как всегда думала Тсуна. Они еле теплые, но даже этот сгусток теплоты приятно ощущать на своих плечах. Чувствовать, как они скользят вниз по бокам, сжимаясь длинными пальцами на тонкой талии, как они притягивают к худому высокому телу, заставляя обмениваться теплом и ритмом отплясывающего чечетку сердца. Савада никогда не думала, что кроветворный орган высокомерного Тумана может биться в таком учащенном темпе.
- Откуда?.. – хочется отодвинуться, когда бледные губы почти касаются ее, но в то же время хочется податься вперед, почувствовать бархат влажной кожи, «узнать хотя бы маленькую часть ее тела». Ведь она первая все это затеяла.
- Это было очевидно, Тсунаеши, - Мукуро улыбается, но только не криво, а несколько ласково. И вот теперь хочется лишь прижаться. Мысленно поблагодарить спящую в кольце Джотто, обхватить тонкими руками шею и почувствовать, как ее ловят в ответные крепкие объятия, целуя на удивление горячими губами в висок.
Обе девочки – это не имеет значения. Потому что Джотто улыбалась. Потому что Мукуро целует ее осторожно, ласково, почти невесомо, держа в надежных объятиях. Потому что Тсуна, наконец-то, уверена.
А где-то далеко, минуя время и пространство, Джотто отрывается от своих бумаг, вызывая на лице скучающей Деймон легкое недоумение, выражающееся в немного нахмуренных бровях:
- Что-то не так?
- Знаешь, - Примо улыбается, отрешенно смотря в сторону и посасывая кончик пера. – У меня такое чувство, будто кому-то сейчас очень хорошо и спокойно.
Спейд расплывается в знакомо-очаровательной теплой улыбке, наклоняясь и ставя локти на стол, чтобы одной рукой подпереть собственную щеку, а паучьими пальцами второй подцепить острый подбородок Босса, выдыхая в ее улыбающиеся губы:
- Тогда это надо отметить, не находишь?
Джотто тянется вперед, прикрывая золотые глаза веером ресниц, и цепляется руками за острые плечи: Деймон подается к ней, перегибаясь через стол и хватая ее за талию. Сплетая дыхания, чувства, реальность, жизни, отдавая на растерзания тонким губам все самое дорогое – обе девочки? Плевать!
Ведь они обе уверены. Название: Она больше так не будет
Персонажи: fem!Ямамото/fem!Гокудера
Рейтинг: PG-13
Жанры/предупреждения: ООС, гендер-бендер, фэмслеш, романтика
От автора: Боже, как же я люблю fem!8059
Устроить обидульки вместе с Ямми-чанНаверное, она немного переборщила.
Плотно прикрытая дверь смотрит на нее своей ровной поверхностью – Гокудере ничего не стоит выбить несчастный кусок фанеры плечом, но она даже не протягивает руки, чтобы обхватить пальцами простую деревянную ручку. Ей кажется, что она поступает неправильно, прямо сейчас, в эту минуту, совершенно по-глупому, слишком по-девчачьи, боясь перешагнуть порог темной комнаты. Она должна быть там, внутри, рядом с родным теплом, но ее останавливает закрытая дверь и скребущее изнутри чувство. Как будто Ури забралась внутрь и теперь наказывает свою хозяйку. Но за что?
За всколыхнувшуюся боль в потемневших глазах Ямамото. Такую внезапную вспышку, взорвавшуюся горькими искорками в бесконечно теплых карих омутах. За те остатки некогда веселой и беззаботной улыбки, превратившейся в виноватое подобие неловкого оскала. И за последующий равнодушный взгляд. Такой поверхностный, чужой, неуютный, будто не на счастье свое бейсболистка смотрела, а на незнакомого, неприятного ей человека. Наверное, внутри нее с оглушительным треском разорвался снаряд, поражая ядом обиды и горечи каждую клеточку тела. Гокудера никогда не думала, насколько это может быть больно. Пока карие глаза не скользнули безразлично по пепельной макушке, даже не смотря в расширенные от удивления изумруды.
Гокудера была виновата, и она об этом знала. Несколько грубых слов, сорвавшиеся с губ непроизвольно, две звонкие пощечины и громкая просьба отправиться ко всем чертям сделали свое дело, заставляя итальянку кусать губы, неуверенно сжимая в руках подол широкой футболки. Она ведь, правда, не хотела обижать Такеши – простой выплеск агрессии, столь привычный, так почему же? Ей надоело? Ямамото ее больше не любит? Губы у Хаято дрожат, и она сжимает зубы на внутренней стороне щеки: это страшно, осознавать, что ты сама разрушила свое счастье, сломала его, как ствол бамбука. Это больно и, действительно, обидно. Такой снаряд разрывается внутри, да?
Дрогнув, Гокудера упирает ладонь в ровную поверхность двери: та оказывается не заперта, с легкостью поддаваясь влажной от волнения руке. В комнате темно, и только видно, как развиваются легкие занавески на ночном ветру, ловя полупрозрачной тканью тусклые лучи уличного фонаря. Очертания кровати напоминают небольшой холм прямо посреди небольшого помещения, и Гокудера точно знает: Ямамото лежит, свернувшись калачиком и накрывшись с головой одеялом, как обиженный до глубины нежной души ребенок. Но ведь Такеши именно такая – невинный ребенок с веселой детской улыбкой. Она чувствительная, и глупо было со стороны Гокудеры рисовать своим словами красный крест на ее душе. Ямамото все прекрасно понимает и ощущает: просто умеет держать в себе.
Пол холодный и деревянный, и будь Гокудера в обуви, она обязательно выдала бы себя раздражающим стуком подошвы. Но она ступает тихо, как кошка, подкрадываясь к притихшей под одеялом мечнице, прекрасно слышащей каждый судорожный вздох, каждый хруст пальцев, когда итальянка до боли сжимает руки в кулаки. Ближе, еще ближе. Почти упираясь коленями в ребро постели, почти наклоняясь к растрепанным кончикам коротких волос, торчащих из-под краешка одеяла. Почти протягивая к ней руки. Почти чувствуя ее дыхание на своей щеке.
Ямамото молчит: может, ждет, а может, ей все равно. И Гокудера говорит. Говорит тихо, еще более охрипшим голосом, почти бубня себе под нос. Говорит проникновенно, с чувством, вкладывая в слова все основное, заставляющее сердце гонять горячую кровь по венам интенсивнее. Она не может потерять все из-за глупой ошибки. Она не может потерять Ямамото.
- Прости меня.
Такеши шевелится под одеялом, ерзает, и тогда помимо лохматой шевелюры Гокудера видит заинтересованно сверкающие карие глаза. Ей не все равно, и от этого внутри все сжимается в сладком предвкушении, наполненном надеждой. Ямамото смотрит пристально, ничего не спрашивая, просто наблюдает за растерянностью в блестящих изумрудах. Хаято выдыхает, жмурясь и сжимая в пальцах подол смятой футболки.
- Пожалуйста, прости меня.
Когда Ямамото улыбается, мир переворачивается с ног на голову. Это не та широченная улыбка от уха до уха, лишь ее маленький собрат, тянущий уголки губ вверх, но даже от этого ее проявления внутри становится неприлично тепло. Такеши тянет к ней руки и ровным, почти безразличным голосом зовет ее к себе:
- Иди сюда.
И все, что остается Гокудере – это бросится в крепкие греющие объятия, прижаться щекой к ее угловатому плечу и вдыхать ее терпкий насыщенный запах, чувствуя жар ее тела, которым она любезно делится с вздрагивающей итальянкой. И, даже может, плакать от счастливой безысходности, ведь родные руки так заботливо гладят по спине.
Наверное, она немного переборщила. Наверное, она больше так не будет. Название: Предательница
Персонажи: fem!Деймон/fem!Джотто, ОМП/fem!Джотто
Рейтинг: PG-13
Жанры/предупреждения: ООС, гендер-бендер, фэмслеш, драма, ОПМ засветился
От автора: T.T.L. – Deep Shadow
Пожалеть Ди-чанКогда руки по локоть в крови, уже не думаешь – действуешь. Не смотря назад, ни в коем случае не оборачиваясь, и даже не вглядываясь в зеркало: в его ровной поверхности отражается то, что осталось за спиной. А если кровь выше локтя? Что тогда?
Тогда сходишь с ума.
Деймон смотрит обиженно, оскорбленно и с неприкрытой ненавистью. Золотые омуты напротив молчат эмоциями, прикрыты пеленой поддельного равнодушия. Деймон не виновата, ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах. Об этом страшно думать, зная, что в отражении зеркала, прямо за спиной стоят уродливые мертвецы, уничтоженные одним щелчков тонких паучьих пальцев, но Деймон ни в чем не виновата. Золотые омуты продолжают молчать – как молчит приговоренный.
Деймон тяжело дышит, чувствуя коленями мокрую поверхность гладкого пола – белая ткань давно окрасилась кровью. Она смотрит непримиримо, давая понять, что золотым омутам даже не стоит пытаться уговорить ее – больше не получится. Она не станет слушать. Она наслушалась и она ни в чем не виновата. Во всем виноваты золотые омуты, бессердечная хозяйка которых тихо попросила:
- Не злись, пожалуйста, Ди. По законам я должна выйти замуж и родить наследника.
И тогда все разбилось на острые краеугольные осколки, орошенные невинной кровью. Джотто должна. А что теперь делать ей, Деймон? Что должна сделать она? Оставаться запасной картой в рукаве рубашки? Быть густой тенью в темноте? Неким искусителем, стоящим по вторую сторону реальности? Она должна смириться с этими негласными законами, по которым Джотто вышла замуж? Она должна смотреть, как чужие широкие ладони держат в объятиях ее хозяйку золотых омутов? Она должна знать, что предавшее ее счастье выгибается не под ней? Она должна терпеть? Или просто закрыть на это глаза?
Нет, она просто должна похоронить свою разбитую душу с золотыми омутами.
Деймон ни в чем не виновата. Она лишь преподала урок равнодушным очам. Она лишь лишила не родившегося ребенка слабого отца. Она убивала его, снова и снова, смотря в расширенные от ужаса, наполненные истинным страхом, глубокие синие глаза – какая ирония. Она ненавидела его при жизни, она ненавидела его с кинжалом в груди, она ненавидела его после смерти. Как он посмел лишить ее золотых омутов? Как он посмел притрагиваться к их хозяйке? Как он посмел радоваться ребенку, развивающемуся в еще не округлившемся животе Джотто?
А золотые омуты смотрят с болью. Сломались. Единственное, в чем виновата Деймон – она не смогла убить Джотто. Лишь смотреть на спящую мать, заботливо держащую ладони на плоском животе. Ронять непроизвольные слезы и смотреть за безмятежным лицом. Не ее золотые омуты, не ее хрупкое тело, не ее счастье, не ее ребенок. А мертвецы в зеркале лишь смеются. Ты проиграла, Ди.
Джотто садится перед ней – прямо в озеро крови, в котором утонула ее Хранительница. Гладит по плечам, как тогда, нежно и заботливо. Деймон берет ее лицо в свои окровавленные ладони. Они долго смотрят друг другу в глаза, чувствуют лихорадочное биение сердца друг друга, прижимаются губами друг к другу, чувствуют тепло напротив, и все для того, чтобы с ласковым презрением сказать в один голос:
- Предательница. Название: Лучшее, что могло произойти
Персонажи: TYL!fem!Дино/TYL!fem!Кея, засветились TYL!Ромарио и TYL!Тсуна
Рейтинг: PG-13
Жанры/предупреждения: ООС, гендер-бендер, фэмслеш, драма, hurt/comfort
От автора: Hurts - Illuminated.
Крепиться вместе с Дино Кея видит ее в сознании впервые после налета.
Они совершенно одни на просторной террасе загородного дома, построенного на скале, о которую белой пеной разбиваются бушующие волны. Дино сидит ровно, покорно сложив руки на коленях, и держит голову прямо, позволяя лучам заходящего солнца гладить ее щеки теплыми ладошками. Ветер играется с вихрами ее золотых волос, гуляет между складками подола ее платья глубокого синего цвета, красиво подчеркивающего ее стройную фигуру, и ласкает ее губы, растянутые в приветливую улыбку, прозрачными кристалликами морской соли.
Дино больше не видит. На ее глазах, ядовитой змеей, притаившейся для нападения, оплелась широкая черная лента, скрывающая половину лица. Кея не знает, что под ней: слепые ли глаза или пустые глазницы.
Дино больше не двигается. Она неподвижно сидит в инвалидной коляске, чувствуя теплые прикосновения солнечных лучей и холодные поцелуи порывистого ветра на коже.
Кея видит ее впервые после налета.
И не верит.
Дино уверенно сжимала в руках браунинг, на секунду высовываясь из-за дверного проема и отправляя холодный свинец в голову налетчиков. На ее губах сверкала подбадривающая улыбка, а глаза светились лукавым и игривым мерцанием, и Кея, уверенная в их победе, вскользь коснулась губами ее щеки, уходя на свою позицию, располагающуюся в другой части осажденного особняка. Она не оборачивалась, не боясь за жизнь и здоровье бывшей наставницы, часто растерянной и неуклюжей: ее спину прикрывало несколько подчиненных, верящих и полагавшихся на своего Босса. И когда Хибари ступила на свой участок, метая молнии стальными глазами, она не успела даже руки поднять, чтобы поставить налетчиков на место.
Внезапным грохотом грянул взрыв.
Кея упала на колени, с ужасом понимая, что грохнуло в той части здания, в которой отстреливалась часть семьи Кавалоне. Именно в той части, где улыбалась Дино. Метнув взгляд на кивнувшего в ответ Кусакабе, Хибари сорвалась с места, минуя запыленные коридоры и уверенно уходя от пули врага. Ударившись плечом о полуразрушенную стену, Хранительница ступила на обрушившиеся плиты и замерла, тяжело дыша и судорожно сжимая в пальцах ручки верного оружия: под развалинами виднелась окровавленная кисть руки, украшенная синим пламенем татуировки.
И сейчас Кея стоит перед ней, чудом выжившей, но не имеющей возможности видеть и ходить.
Она совсем неслышно подходит вплотную к женщине, прикованной к инвалидной коляске, и останавливается, не в силах разобрать, знает ли Дино о ее прибытии или не знает. Кея протягивает руку, в желании накрыть своей прохладной ладонью ее сложенные на коленях руки, но отдергивает пальцы, так и не коснувшись теплой кожи. Казалось, еще вчера из Кавалоне жизнь била ключом, и она дерзко хватала Хранительницу в объятия, осыпая ее недовольное лицо быстрыми поцелуями. Казалось, еще вчера она звонко смеялась проблемам в лицо, уверенной походкой идя по ветвистой дороге жизни. Казалось, еще вчера она твердо стояла на ногах, готовая к любому испытанию, подкинутому ей судьбой.
Казалось.
Кея бессильно сжимает и разжимает кулаки, ненавидящим взглядом смотря на эту покорную улыбку. Она медленно выдыхает и спрашивает своим ровным холодным голосом, от интонаций которого бросает в дрожь:
- Ты все еще Босс?
Дино вздрагивает, сжимая пальцы на синей юбке, и кивает головой, отчего светлые пряди переливаются в лучах заходящего солнца золотым мерцанием.
- Я не могу оставить семью, - отвечает она тем же ласковым и теплым голосом, которым могла шептать Облаку на ухо всякую нежную чушь, приятным осадком остающуюся в сердце. В ее позе, в ее улыбке, даже в ее словах столько покорности, что Кея невольно закусывает губу, с силой сжимая кулаки и чувствуя, как недлинные ногти впиваются в ладонь. Ей даже не больно от этого.
Ей больно от безысходной покорности, свозящей во всей Кавалоне.
Хибари протягивает руки и касается пальцами теплой щеки. Кожа у Дино все такая же бархатная и живая, и если закрыть глаза, можно подумать, будто ничего не изменилось. Но Кея не закрывает глаза. Она садится на колени перед коляской, беря лицо удивившейся женщины в ладони, и шепчет в ее губы, сухие и чуть приоткрытые:
- Ты теперь бесполезна.
Дино замирает, и Хибари кажется, будто она чувствует бешеный ритм ее сердца, но тут же соображает: не сердце Кавалоне заходится отчаянным стуком – ее собственное. А Дино улыбается, отчего Кея, наконец, понимает, что не покорность управляет этой улыбкой. Этой солнечной улыбкой, этим приветливым теплом, этой горячей решимостью управляет сама женщина, ее непоколебимое желание жить. Жить не для себя, для других людей, для людей, которых она любит и которые любят ее. Она поднимает руки, чуть подрагивающие от резких движений, и осторожным касанием, наощупь вплетает длинные пальцы в черные пряди бывшей ученицы, прижимая ее голову к своей груди.
- Верь в меня, Кея, - говорит она, и Хибари закрывает глаза, незаметно кивая в ответ. Она обвивает руки вокруг талии Кавалоне и мир теряет для нее все звуки: она слышит лишь равномерный стук этого сильного сердца, чья владелица уверенно стоит на ногах, сидя в инвалидной коляске и смотря в мертвую темноту.
Когда Дино вновь приходит в себя, перед ней уже нет ледяной темноты, которая смотрела в нее и пыталась схватить в свои черные скользкие щупальца. Вместо темноты она видит расплывчатые кляксы и щурится, пытаясь рассмотреть образы, что хаотично двигаются перед ней. Ей тяжело, и в ушах стоит звон, заставляющий голову болезненно ныть, и она дотрагивается руками до глаза, видя, как собственные пальцы перекрывают мутную расплывчатую картину перед ней. Она удивленно отнимает руку и, наконец, понимает, что расползающиеся кляксы формируются в фигуры и предметы.
На плече она чувствует руку врача, высокого мужчины в возрасте с очками-половинками и пронзительными синими глазами. Он смотрит чуть настороженно и обеспокоенно, спрашивая, как она себя чувствует. Дино чувствует себя… разбито. Картинки перед глазами еще расплывчаты, а в голове не улегся назойливый шум, давящий на нее своими резкими постукиваниями, но она расплывается в улыбке, скользя взглядом единственного глаза, по мутным образам. Она видит цвет и его блеклые оттенки, она видит людей и эмоции на их разных лицах, она видит работающие приборы и разноцветные диаграммы, пытаясь в один момент запечатлеть эти обычные для простого человека вещи в памяти надолго.
Она снова видит.
- Кто был донором? – спрашивает она, опускаясь на больничную койку, и доктор оборачивается, прижимая синий планшет с цепочкой для ручки к груди.
- Молодая женщина, - коротко отвечает он и кивает на зеркало, стоящее на тумбочке у кровати.
Дино протягивает руку и берет круглый предмет в руку, пытаясь рассмотреть в нем себя. Сначала образ расплывчат, она щурится и не может сконцентрироваться на изображении, но, в конце концов, чужеродный глаз поддается, и она скользит взглядом по своему лицу, совсем бледному после операции. Левый глаз, обреченный на вечное неведение, спрятан за медицинской повязкой, чьи тонкие белые нити цепляются за уши, обеспечивая прямоугольному куску стерильной материи поддержку. А вот правый, ошарашенный и широко раскрытый, смотрит на нее столь знакомым стальным блеском, но не арктически холодным, а чуть теплым и ласковым.
Ее теплые карие глаза превратились в один серый глаз, которому предстоит учиться смотреть на мир не стальным равнодушием, а горячей жизнерадостностью.
Кея морщится, когда длинные пальцы впиваются в ее плечи, и бессильно закрывает глаз: она ожидала такой реакции. Дино встряхивает ее за плечи, прижимая спиной к стене, и кричит, кричит отчаянно и громко:
- Зачем? Зачем, Кея?! Зачем ты это сделала?
Хибари молчит и не двигается, чувствуя, как дрожит Кавалоне, как она проглатывает слезы, не желая портить прозрачными каплями суженный в злом взоре серый глаз. Дино злится на саму себя. Дино злится на нее, на Кею. Но ничего не может с этим поделать, сжимая бывшую ученицу в крепких судорожных объятиях, и шепчет, как сумасшедшая, перебирая пальцами черные мягкие пряди:
- Зачем, Кея? Зачем?..
Хранительница проводит ладонями по ее подрагивающим рукам, скользит пальцами по дрожащим плечам и гладит женщину по спине, прижимаясь щекой к ее груди. Теперь сердце Кавалоне бьется часто-часто, испуганно-испуганно, и Кея понимает, что не могла поступить по-другому. Дино боролась, боролась с темнотой и неподвижным образом жизни, боролась днем и ночью, искренне улыбаясь любой неприятности. Она ловила Хибари за руку, наклоняя к себе и ловя ее губы своими, мягкими и влажными, обнимала ее за талию, прижимаясь щекой к ее животу, запускала пальцы в черные локоны, лаская их медленными поглаживаниями, когда та засыпала у нее на коленях. Гоняла на своей коляске по особняку, на ходу слушая документы, вслух читаемые Ромарио, бегущим рядом с ней, заставляла высокопоставленных личностей чуть ли не на колени садиться, протягивая им свою красивую руку, ровным голосом отдавала распоряжения и умудрилась даже поучаствовать в перестрелке, за что потом получила хорошую оплеуху от рассерженной Хибари. Дино жила так, будто ничего не произошло, будто она не прикована к инвалидному креслу, будто она прекрасно видит каждую вещь.
И Кея не могла по-другому.
Дино устало подкатывает к кровати, бессильно упирая руки в ручки инвалидного кресла, и пытается самостоятельно перебраться на мягкое одеяло, но она даже не в состоянии приподняться. Кея опускает пакеты на пол и выстукивает каблуками, заметно прибавившими в сантиметрах, по деревянному паркету, подходя к обиженно фыркнувшей любовнице и помогая ей лечь на кровать. Та сразу же кутается в теплый плед, укрывает ноги одеялом и откидывается на подушки, принимая полусидячее положение. Хибари откатывает коляску и, оборачиваясь, упирает руки в бока, смотря, как женщина нежится в теплой мягкой постели.
Последние месяцы Дино только и делает, что, приезжая домой, устало падает на кровать, забиваясь в подушки и не желая показывать улыбающийся серый глаз наружу. Она уже не может видеть это адское кресло на колесиках, эти маленькие улочки, по которым они петляют в течение получаса, эту современную клинику, усеянную новейшим оборудованием и высококвалифицированными врачами. Она бы с удовольствием плюнула на все это и провела бы день в кровати, прижимая к груди спящую Хранительницу, но Кея упорно стоит на своем. Она говорит, что если есть шанс, то его надо использовать. И Дино невольно с ней соглашается, потому что чувствует себя виноватой, смотря на черно-фиолетовую повязку, прячущую пустую глазницу красивого азиатского лица.
Скрипя зубами и перешагивая через себя, через желание поваляться в кровати, она упорно занимается на тренажерах, постоянно контактирует с громоздкими аппаратами, кажущимися ей огромными механическими монстрами, травит себя лекарствами, подвергает свое тело многочисленным уколам, и все это из-за неуверенно брошенной фразы ее врача: «Возможно, при определенном лечении и образе жизни, госпожа Кавалоне сможет встать на ноги». О том, что доктор также говорил и о побочных эффектах, Кея и слушать не стала, а Дино не смогла ей воспротивиться: желание снова стоять на ногах, желание хватать Хранительницу на руки и заботиться о ней, разом перечеркнуло все ее сомнения, хотя некоторые из них до сих пор лезут из-под красной черты в моменты слишком сильного перенапряжения.
И, кинув все силы на оздоровительные тренировки, Дино стала ходить.
Опираясь о плечо верного Ромарио, держась за любую мебель, на подкашивающихся ногах, не желающих выходить из состояния покоя, она начала делать первые шаги. Она упорно пыхтела, сдувая челку со лба, зло сжимала руки, когда у нее что-то не получалось, бессильно бесилась, ударяя кулаками о пол, но поднималась и заставляла себя хотя бы сдвинуть тяжелую, не слушающуюся ногу хоть на пару сантиметров. Она падала и поднималась вновь. Она не могла и заставляла себя. И Кея смотрела за ней, холодно повторяя: «Еще раз». Она скользила ледяным взглядом по дрожащей фигуре, еле держащейся на ногах, и качала головой, когда Дино была не в состоянии продолжить тренировку. Она брала ее за руку, смотря в темный от злости глаз, и отходила от нее, держа за теплые пальцы. И Дино безоговорочно шла в ее объятия, сколько бы сил и нервов она на это не затрачивала.
Чувствуя, как ее рук касаются прохладные пальцы, Кавалоне приоткрывает веко, встречаясь взглядом с точно таким же по цвету глазом. Только ее глаз смотрит задорно и весело, хотя и устало, а глаз Кеи – привычно равнодушно и холодно. Хибари наклоняется, накрывая ее губы своими, и женщина обнимает ее за шею, заставляя наклониться ниже. Хранительница ставит колени на кровать, скользя рукам по плечам и сжимая в ладонях чужую талию, и прижимается к бывшей наставнице всем телом, не разрывая плотного сцепления губ. Поцелуй выходит жарким, влажным, несколько жадным, и Кея отстраняется, протягивая между их языками ниточку слюны, встает с кровати, беря ее за руки и слегка дергая на себя. Дино умоляюще хмурится, но Хранительница непреклонна, и, опираясь на бледные тонкие руки, Кавалоне садится на кровати, чувствуя босыми ногами холодный паркет.
И с удивлением смотрит, как Кея отходит к самому окну, протягивая к ней руки.
Дино качает головой, но Кея и слушать не хочет, испепеляя любовницу стальным взглядом: спорить бесполезно. Она закрывает глаза и встряхивает головой, запуская пятерню в золотые вихры, и, опираясь на кровать, с трудом встает на ноги. Она дрожит, и части собственного тела ее совсем не слушают, предпочитая подкашиваться и отказывать в самый ответственный момент. Она почти падает, но хватается руками за простынь, чудом оставаясь стоять на дрожащих ногах. Она смотрит на Хранительницу, молча протягивающую к ней руки, и боится упасть в ее глазах. Боится подвести. Но начинает свое восхождение на Олимп.
Шаг.
Ноги не слушаются, и голова начинает кружиться. Дино протягивает руки и тяжело опирается о ручки инвалидной коляски, стоящей рядом с кроватью: ей плохо и она, в принципе, не в состоянии продолжить вынужденную тренировку, но она хочет коснуться пальцев бывшей ученицы, и поэтому с трудом подтягивается на руках, шумно выдыхая сквозь плотно сомкнутые губы.
Шаг.
Ей больно. Она жмурит глаза и кусает губы, стараясь не смотреть на хрупкую фигуру азиатки, кажущуюся темной на фоне оранжевого солнца, чьи лучи беззастенчиво стучаться в окно. Ей кажется, что чем ближе она, тем дальше Кея, и этот парадокс для нее слишком болезненный. Дино упирает ладони в кофейный столик, слыша, как возмущаются фарфоровые чашки, звякнувшие от слишком сильного хлопка, и целеустремленно отталкивается, не рассчитывая силы и переворачивая небольшой предмет мебели на пол. Звон разбитого фарфора закладывает уши, но Дино даже не оборачивается: она продолжает свой путь, подчиняясь горячему желанию внутри.
Шаг за шагом.
- Ну же, иди ко мне, Травоядная, - шепчет Кея.
Шаг за шагом. Шаг за шагом.
Касаясь своими пальцами кончиков чужих пальцев, Дино не выдерживает, падая на пол. Кея подхватывает ее в последний момент, оседая вместе с ней на ковер. Плечи у Кавалоне подрагивают, и она хватает любовницу в объятия, утыкаясь носом в ее шею. Хибари гладит ее по золотым волосам, целуя в макушку, и шепчет ей что-то на ухо, ощущая, как кожи касается что-то горячее и мокрое. Она улыбается, чувствуя, как женщина судорожно сжимает в пальцах ткань ее рубашки, и закрывает расслабленно-спокойный глаз, больше не сверкающий холодным равнодушием.
Дино у нее на плече впервые плачет за время своей недееспособности.
Каблуки отбивают звонкую дробь, эхом отражающуюся от мраморных колонн, и Ромарио косится на Босса, идя чуть позади, готовый в любую минуту схватить ее на руки. Дино идет ровно, почти не шатаясь, и гордится тем, что ей уже не нужны остановки, чтобы набраться сил. Она знает, что может положиться на верного подчиненного, который всегда был с ней, даже когда часть семьи требовала нового Босса, и поэтому улыбается, кладя руки на деревянные створки, позвякивающие большими кольцами вместо ручек, и распахивает дверь, являя себя взглядам собравшихся мафиози.
Округлившие глаза нескольких гостей заставляют ее улыбнуться еще счастливее, сверкнуть лукавым глазом еще задорнее, и уверенным шагом проследовать к своему месту, оставляя за спиной Ромарио, словно тень, следующего за ней. Она садится между улыбнувшимся ей Тсуной, приобнявшим ее за плечи, и хмыкнувшей Хибари, пихнувшей ее локтем под ребра. Дино притворно обиженно сужает глаз и чмокает губами, посылая бывшей ученицы воздушный поцелуй. Та отмахивается от нее, предпочитая положить подбородок на сцепленные пальцы рук, локтями стоящих на столе, и закрыть равнодушный глаз, слушая беззаботную болтовню Кавалоне с Боссом Вонголы.
Хибари гордится ей, хотя никогда этого не покажет.
Звон колокольчика ясно дает понять о начале собрания, и седовласый старец, окруженный Хранителями, поднимается с места, прокашливаясь, и начинает медленно и с расстановками пояснять о сложившейся ситуации, периодически подкрепляя свои слова ценными бумагами. Дино хмурится и надувает щеки, шумно выдыхая воздух, на что Тсуна подавляет смешок в кулак и вновь обращает свое внимание на повествующего старца. Кея пинает любовницу в каблук, беззвучно шикая на нее, и та кладет руку ей на колено, плавно перемещая ладонь вверх и обнажая ногу от ткани строгой юбки-карандаша. Хибари молча возмущается, наотмашь ударяя Кавалоне по ладони, а затем спускает руку под стол, чувствуя, как Дино сплетает свои пальцы с ее пальцами. Она смотрит на профиль женщины, обернувшейся ко что-то горячо показывающему на пальцах мафиози, и закусывает губу, стараясь не улыбнуться.
Дино смогла встать на ноги. А Кея смогла остаться с ней, вновь встречаясь с игривым взглядом и оказываясь в крепких объятиях. И это лучшее, что могло с ними произойти.