Здесь водятся меносы.
Название: Механическое сердце
Персонажи: Марко/Эйс, Эйс-центрик
Рейтинг: почти R
Жанры/предупреждения: недослеш, изобразительный ангст, ООС
От автора: автор психанул после 480-ых серий.
ТыкнутьУ Эйса под кожей одни кости – он исхудал, осунулся и побледнел, только яркие пятна веснушек остались пылать угольными точками, словно пепел вместо горьких слез на белых-белых, впалых, как у мертвеца, щеках.
У Эйса под глазами, потухшими мутными глазами, наполненными белесыми подтеками растерянности и алыми сгустками невинной крови, залегли мрачные полуразложившиеся круги, а губы искусаны, содраны в кровь, как костяшки на пальцах с натянутой до сухого треска прозрачной кожей.
У Эйса на спине, от шейных позвонков до поясницы, от бока до бока, огненной звездой раскинулся ад, стянутый тонкой пеленой влажно-красной, только-только проснувшейся кожи, и казалось, чтобы разорвать ее в клочья, стоило только обвести равнодушным взглядом воспаленные края.
У Эйса на груди, задираясь к ключицам и спадая на впалый, будто провалившийся, живот, зияют полосы глубоких царапин, оставленных им самим в попытке добраться до черного сожженного нутра, в попытке сжать в дрожащих пальцах то, чего быть не должно, точно так же, как не должно быть и его.
У Эйса под кожей, воспаленной, натянутой, разодранной – механическое сердце. Мерно постукивающие шестеренки, сложный механизм, опутанный почерневшими трубочками кровеносных сосудов, ненужные переплетения металла ненужного жизнеобеспечения. Он шелестит глубоко внутри, шепчется и кашляет, поскрипывая и позванивая в такт своей печальной медной песне.
У Эйса там, внутри, в изгибах неживого вещества, среди резьбы и болтов, за пеленой мерного гудения – пустота, черная, зияющая, пульсирующая, и он ее не чувствует. Он ничего не чувствует, только строгий ритм крутящихся шестеренок за сломанными ребрами, ощетинившимися белыми осколками памяти. Он ничего не видит, только туман и невинную кровь, ядовитыми каплями стекающую по разодранной груди. Он ничего не слышит, только перезвон медных переплетений. Он не…
Ты существуешь, твердо говорит ему Марко, ты живешь, ты здесь, по эту сторону известного. По эту сторону, Эйс. Тогда почему же ты?..
Считаешь постукивания. Закрываешь глаза, мрачные, потерявшие насыщенный цвет, и считаешь постукивания. Секунды, минуты, часы, дни. Бух. Внутри с тихим скрипом поворачиваются шестеренки, шурша медной песней. Бух, бух, как удары сердца – механического сердца. Неживого, несуществующего, затаившегося в самом центре бездонной пустоты.
У Эйса холодная кожа – он живой мертвец, Марко греет в объятиях живого мертвеца, покинувшего свою могилу под тихое перестукивание шестеренок, а он с каждым стуком, с каждым поворотом медных лопастей, становится все холоднее, мертвее – и не хочет греться, и не хочет возвращаться.
У Эйса ледяные губы – они больше не греются, не припухают, не раскрываются в ответ. Эйс больше не отвечает – не знает? Не понимает? Не чувствует, орошенный невинной кровью и зарывшийся в пепел раздробленных сожженных костей.
У Эйса замершее тело. Замершее в последнем танце чернеющего неба, осыпавшегося золотым листопадом, как точка конца, но не точка начала. Листья, исписанные чернилами огненного цвета, рассыпаются на холодном, как его кожа, ветру, свистящим между вырезок гладких деталей.
У Эйса нет будущего – только механическое сердце, переплетение металла, песня чистой меди, сложный механизм, опутанный тонкими трубочками черного вина. Шестеренки стучат и шепчутся, шуршат и поскрипывают, и считают, и считают. Бух. Секунды, минуты, часы, дни. Бух.
Отвечай мне, требует Марко и сжимает в пальцах раскрашенные синими кляксами бедра. Эйс мечется под ним, сжимает хрупкие пальцы в кулаки, хрипит совсем тихо, еле слышно, и выгибает воспаленную спину дугой до сиплого хруста в хрустальном позвоночнике. Тело помнит, тело откликается – Эйс нет. Не помнит, не чувствует, не хочет возвращаться. Закрывает глаза, сжимает содранные в кровь губы, и считает, и считает, и считает…
Шестеренки под разодранной кожей смеются медным перезвоном.
Ну же, отвечай, повторяет Марко, оглаживая ладонями холодное тело – тело живого мертвеца, – и вспыхивает синим пламенем, окутывая, укрывая и пряча. Эйс тянет руки к огню, к прохладному синему огню, зарывается во всполохи пальцами и тянет к себе, прижимается, тонет в пламенном мареве – тело помнит и греется. Почти как раньше. Почти как живое.
У Эйса есть механическое сердце – сложный механизм, отстукивающий потерянные капли невинной крови, отсчитывающий дыхание времени, ненужный, неживой, несуществующий. У Марко есть сердце – горячее, горячее согревающего пламени, оставшегося на кончиках костлявых пальцев, и живое, настоящее, существующее. Оно сверкает синими искрами и шепчет сквозь переплетения грудной клетки, сквозь ровный слой исцарапанной Эйсом кожи. И кажется, будто его хватит на двоих.
Эйс вслушивается – больше не считает. Шестеренки трусливо постукивают в сбившемся темпе, бурча медную песню в свою рассыпающуюся резьбу. Синее пламя танцует на лопастях, разъедая зияющую черноту глубоко под белеющей кожей, теряющей капли алых красок, и вспыхивает золотыми искрами, разогревая черную кровь.
Механическое сердце плавится, освобождая место для половинки живого.
Персонажи: Марко/Эйс, Эйс-центрик
Рейтинг: почти R
Жанры/предупреждения: недослеш, изобразительный ангст, ООС
От автора: автор психанул после 480-ых серий.
ТыкнутьУ Эйса под кожей одни кости – он исхудал, осунулся и побледнел, только яркие пятна веснушек остались пылать угольными точками, словно пепел вместо горьких слез на белых-белых, впалых, как у мертвеца, щеках.
У Эйса под глазами, потухшими мутными глазами, наполненными белесыми подтеками растерянности и алыми сгустками невинной крови, залегли мрачные полуразложившиеся круги, а губы искусаны, содраны в кровь, как костяшки на пальцах с натянутой до сухого треска прозрачной кожей.
У Эйса на спине, от шейных позвонков до поясницы, от бока до бока, огненной звездой раскинулся ад, стянутый тонкой пеленой влажно-красной, только-только проснувшейся кожи, и казалось, чтобы разорвать ее в клочья, стоило только обвести равнодушным взглядом воспаленные края.
У Эйса на груди, задираясь к ключицам и спадая на впалый, будто провалившийся, живот, зияют полосы глубоких царапин, оставленных им самим в попытке добраться до черного сожженного нутра, в попытке сжать в дрожащих пальцах то, чего быть не должно, точно так же, как не должно быть и его.
У Эйса под кожей, воспаленной, натянутой, разодранной – механическое сердце. Мерно постукивающие шестеренки, сложный механизм, опутанный почерневшими трубочками кровеносных сосудов, ненужные переплетения металла ненужного жизнеобеспечения. Он шелестит глубоко внутри, шепчется и кашляет, поскрипывая и позванивая в такт своей печальной медной песне.
У Эйса там, внутри, в изгибах неживого вещества, среди резьбы и болтов, за пеленой мерного гудения – пустота, черная, зияющая, пульсирующая, и он ее не чувствует. Он ничего не чувствует, только строгий ритм крутящихся шестеренок за сломанными ребрами, ощетинившимися белыми осколками памяти. Он ничего не видит, только туман и невинную кровь, ядовитыми каплями стекающую по разодранной груди. Он ничего не слышит, только перезвон медных переплетений. Он не…
Ты существуешь, твердо говорит ему Марко, ты живешь, ты здесь, по эту сторону известного. По эту сторону, Эйс. Тогда почему же ты?..
Считаешь постукивания. Закрываешь глаза, мрачные, потерявшие насыщенный цвет, и считаешь постукивания. Секунды, минуты, часы, дни. Бух. Внутри с тихим скрипом поворачиваются шестеренки, шурша медной песней. Бух, бух, как удары сердца – механического сердца. Неживого, несуществующего, затаившегося в самом центре бездонной пустоты.
У Эйса холодная кожа – он живой мертвец, Марко греет в объятиях живого мертвеца, покинувшего свою могилу под тихое перестукивание шестеренок, а он с каждым стуком, с каждым поворотом медных лопастей, становится все холоднее, мертвее – и не хочет греться, и не хочет возвращаться.
У Эйса ледяные губы – они больше не греются, не припухают, не раскрываются в ответ. Эйс больше не отвечает – не знает? Не понимает? Не чувствует, орошенный невинной кровью и зарывшийся в пепел раздробленных сожженных костей.
У Эйса замершее тело. Замершее в последнем танце чернеющего неба, осыпавшегося золотым листопадом, как точка конца, но не точка начала. Листья, исписанные чернилами огненного цвета, рассыпаются на холодном, как его кожа, ветру, свистящим между вырезок гладких деталей.
У Эйса нет будущего – только механическое сердце, переплетение металла, песня чистой меди, сложный механизм, опутанный тонкими трубочками черного вина. Шестеренки стучат и шепчутся, шуршат и поскрипывают, и считают, и считают. Бух. Секунды, минуты, часы, дни. Бух.
Отвечай мне, требует Марко и сжимает в пальцах раскрашенные синими кляксами бедра. Эйс мечется под ним, сжимает хрупкие пальцы в кулаки, хрипит совсем тихо, еле слышно, и выгибает воспаленную спину дугой до сиплого хруста в хрустальном позвоночнике. Тело помнит, тело откликается – Эйс нет. Не помнит, не чувствует, не хочет возвращаться. Закрывает глаза, сжимает содранные в кровь губы, и считает, и считает, и считает…
Шестеренки под разодранной кожей смеются медным перезвоном.
Ну же, отвечай, повторяет Марко, оглаживая ладонями холодное тело – тело живого мертвеца, – и вспыхивает синим пламенем, окутывая, укрывая и пряча. Эйс тянет руки к огню, к прохладному синему огню, зарывается во всполохи пальцами и тянет к себе, прижимается, тонет в пламенном мареве – тело помнит и греется. Почти как раньше. Почти как живое.
У Эйса есть механическое сердце – сложный механизм, отстукивающий потерянные капли невинной крови, отсчитывающий дыхание времени, ненужный, неживой, несуществующий. У Марко есть сердце – горячее, горячее согревающего пламени, оставшегося на кончиках костлявых пальцев, и живое, настоящее, существующее. Оно сверкает синими искрами и шепчет сквозь переплетения грудной клетки, сквозь ровный слой исцарапанной Эйсом кожи. И кажется, будто его хватит на двоих.
Эйс вслушивается – больше не считает. Шестеренки трусливо постукивают в сбившемся темпе, бурча медную песню в свою рассыпающуюся резьбу. Синее пламя танцует на лопастях, разъедая зияющую черноту глубоко под белеющей кожей, теряющей капли алых красок, и вспыхивает золотыми искрами, разогревая черную кровь.
Механическое сердце плавится, освобождая место для половинки живого.