Видение героев в собственном свете, размышляловка на почве негодования относительно взаимоотношений и тому подобного. В общем и целом, я балуюсь с каноном, благодарю Крипке за чудо-сериал и пишу драбблы о всякой всячине.
Проба пера ночного полуночника, или драббломания и психоделия. Главное, что мне нравится :3
Кас|Сэм|Дин (299, романтизация, G)
Ангелы не спали.
Кастиэль считал это своего рода преимуществом – бодрствование круглые сутки, с течение которых на дальнюю полку выставлялись законченные в несколько раз быстрее дела, а вот Дин на дух не переносил даже упоминание об этом – стоило лишь представить жизнь без сна, как хотелось плакать от отчаяния: ну кто так живет? Так жил Кастиэль и предпочитал лишний раз не упоминать об этой особенности ангельского организма.
По ночам, когда постель достаточно разворошена, чтобы выдергивание из-под одеяла обернулось полноценным скандалом, Кастиэль спускался на землю, бесшумно, даже без хлопанья крыльев, и, отбрасывая длинные тени на изрисованные стены, смотрел, как спят Винчестеры. Просто стоял и смотрел, сложив руки за спиной и чуть наклонив голову. За окном кричали ночные птицы и шептались твари из Чистилища, а Кастиэль переводил почти немигающий взгляд ярко-синих глаз с одной кровати на другую, чувствуя слабые изменения внутри своей оболочки.
Сэм спал беспокойно, ворочался с боку на бок, отбрасывал от себя подушку и пытался скинуть на пол одеяло, но только путался в нем и барахтался, как попавшая в паучью сеть, перепуганная насмерть муха – если, конечно, она может быть насмерть перепуганной. Кастиэль подходил к кровати Сэма и разглаживал сбитую в ногах простыню, а затем накрывал одеялом. Сэм переставал хмуриться и затихал, сжимая в пальцах кончик подушки – кажется, плохие сны залезали в подполья.
Дин спал крепко, как мертвый, развалившись на кровати во весь рост – Кастиэль смотрел на ровно вздымающуюся грудь и почему-то думал о том, сколько раз упругая кожа лопалась от бесчисленных ранений. Подходил, видел глупую улыбку, пересекающую лицо от уха до уха, и натягивал на плечи сползшее одеяло, смотря, как Дин переворачивается на бок и дышит намного ровнее, спокойнее. Как будто кто-то во сне сказал ему, что все будет хорошо.
Кастиэль говорил себе, что все будет хорошо и исчезал в сумраке комнаты, тихо хлопнув крыльями.
Ангелы не спали – ангелы дарили безмятежность. Люцифер|Сэм|кроссворд, Дин (269, хумор, навеяно подъебами Люци, G)
- Та-ак, автор "Гамлета", - Люцифер почесал ухо обгрызенным карандашом. - На моей памяти "Гамлета" писал Шекспир. Надеюсь, никто его не переписывал, иначе придется изменять историю.
Опасливо покосившись на Дина, увлеченно мычащего под очередную шарманку и вглядывающегося в постоянно петляющую дорогу, Сэм судорожно сглотнул. Громко так, со вкусом. В конце концов, наличие Сатаны на заднем сидении Импалы в обнимку с карандашом и заляпанным (наверное, кровью, чем еще) кроссвордом стимулировало судорожные глотания, громко и со вкусом. Сэм почти привык периодически чистить зубы с Люцифером, только вот его неожиданные появления все еще заставляли вздрагивать.
- Президент США, три буквы, - Люцифер повозил карандашиком по странице, и на уголочке газеты появилась злобная рожица: Сэм заметил, что, имея под рукой что-то, на чем можно рисовать и что-то, чем можно рисовать, Сатана рисовал злобные рожицы, когда задумывался. - Эй, Сэм, кто у вас был трехбуквенным президентом?
Сэм скрипнул зубами и скосил глаза на сосредоточенного Дина: тот потрясал кулаком только что проскользнувшей под колесами и умчавшейся в лес белке. Люцифер на заднем сидении причмокнул губами.
- Даю подсказку, по середине "у", - призадумавшись, Люцифер хмыкнул: - Да ладно? А, нет, это ж Буш.
Аккуратненько выведя в клеточках три недостающие буквы, Люцифер пошарил глазами по оставшимся вопросам и обвел в кружочек особенно его возмутивший:
- Нет, ты смотри, что они спрашивают: столица Великобритании, - Люцифер самодовольно усмехнулся: - Что за детские вопросы, даже самый тупой демон в Преисподней знает, что столица Великобритании - это Париж. Только вот они тут клеточку лишнюю нарисовали.
Сэм хлопнул себя по лбу, чем привлек внимание ругающегося с диктором радио-новостей Дина. Люцифер мог свести с ума, даже не прикладывая для этого усилий. Сэм-центрик (363, ангст, навеяно 6х22, G)Зеркало разбилось всего на три осколка: больших, исцарапанных, треснутых и смертельно опасных. Сэм дышал тяжело и надрывно, хрустальные осколки внутри него позванивали и свербели – как будто кто-то сжал костлявыми пальцами саму его сущность и, вонзив в шампанские искры когти, вырвал с корнем, с сухим ломким треском, чтобы разбить вдребезги об окровавленные цепи. Сэм дышал тяжело и надрывно и не смел закрывать глаза – потому что не знал, какая из пустот страшнее.
Их, наконец, трое.
Сэм цеплялся за расплывающиеся под пальцами кляксы и чувствовал, как дрожат остальные осколки. Два израненных осколка: тот, кто имел ум, и тот, кто помнил Ад, – пронизанные паутиной окровавленных трещин – это лишь малая цена, прощальный подарок Люцифера, играющегося с кусочками обугленной плоти на ржавых крюках. Сэм касался стекла пальцами, дотрагивался до него сквозь шуршащее пеплом пространство, сквозь разбивающееся рубиновыми каплями время, и сжимал в пальцах, прижимая к себе – к самому сердцу, кашлявшему кровью. Сэм собрал все куски воедино, склеил их упертым «надо» и вернул на место – в зудящую смолистой чернотой пустоту.
Тот, кто имел ум, долго противился. Они играли в догонялки, детскую игру, победитель которой получал всего ничего – жизнь и возможность поглотить падшего. Простреленный осколок кашлял кровью и надрывно хрипел, улыбаясь алым ртом: не бери, не бери душу, она не нужна, не нужна, – и смотрел черными камнями вместо глаз, как зудящая пустота у Сэма внутри. Душа не нужна – Сэм вспоминал, почему. Лес над ним шумел и шептался, плача невинной кровью, и Сэм оставался один на один с ледяной волной острых иголочек – воспоминаниями.
Тот, кто помнил Ад, сопротивлялся одними глазами. Выжженными, уставшими, отчаявшимися – поднимал руки в бесполезном жесте и протягивал нож: не делай, не вспоминай, прекрати. Просто останься здесь, а Сэм почти не сомневался. Смотрел на содранную кожу, на переломанные руки, на ободранные губы и почти не сомневался. Будет трудно: зарезанный осколок звонко трескался и вспыхивал пламенем Преисподней – тем самым пламенем, дрожащим в такт раскатистому хохоту Люцифера. Комната теряла очертания, и Сэм возвращался обратно: с потрескавшимся зеркалом внутри, столь хрупким, что его можно было разбить взглядом. Одним неосторожным взглядом.
Тот, кто имел душу, снова разрывался на части – уже не на три, на миллионы миллионов осколков, которые невозможно было найти и собрать воедино. Но Сэм справлялся – у него был ум, душа и Ад. Михаил|Люцифер (354, ангст, PG)Он поднимался столько раз, что душ в Аду не хватит для пересчета, а падал и того больше. Раз за разом, шаг за шагом, вздох за вздохом – легкие, если, конечно, они у него были, обжигало пеплом тлеющих костей, глаза застилала кровавая пелена, растекаясь алым кружевом по глазному яблоку, антрацитовому, переливающемуся золотом.
Что он сделал не так?
Лестница вверх еще круче предыдущей, она тянется в бесконечное небо, усыпанное черными звездами, к медовым облакам, по которым, как со вспыхивающей молнией тучи, стекают электрические разряды – цвета индиго, как крики замученных в пекле душ. Ступеньки рассыпаются под ногами, перила скрипят разваливающимися витками раскаленного чугуна, и кожа на ладонях сползает воспаленным бархатом – остается только письмо, написанное на освежеванной коже. Люцифер тянет искалеченные руки вверх, к черным звездам, тихо хлопающим крыльями – к своему собственному небу.
- Михаил, что я сделал не так?
Оболочки Люцифера сгорают одна за другой, год за годом, век за веком, а Михаил не отвечает, и остается только сжать изломанные пальцы на прутьях бесконечной клетки, плачущей электрическими разрядами, и натянуть рубиновые цепи до предела – пока голова не взорвется от боли, какую не видели еще инквизиторы Ада. Он создал ее, он создал Ад, а Михаил молчит на Небесах, словно Люцифера никогда и не было. Это обидно настолько, что шипящая кислота жалит горло, разрывая кожу изнутри когтями, и Люцифер кричит, кричит так, что замирает неживое, что стихают вопли грешников, брошенных в костер, и дрожит лишь тишина, позванивая осколками падших Небес.
Люцифер раздирает горло обрубленными пальцами. Сколько еще пройдет времени, прежде чем они встретятся – день, год, век, тысячелетие? Эпохи меняют друг друга, меняются твари земные, и только плачущая клетка привычно скрипит цепями, истекающими кровью – на ее бездонном полу лежит Люцифер и улыбается безумно-очаровательно, прикрыв исцарапанные веки. Под ним сгоревшие крылья, над ним – падшие Небеса, и он ловит разорванными губами черный снег, осыпающий адское пламя черной кровью. Они обязательно встретятся, и когда это произойдет, Люцифер будет улыбаться так, как улыбался наверху-наверху, под крылом старшего брата.
Михаил смотрит на него чужими глазами, под которыми сверкает чистый огонь.
- Здравствуй, Люцифер.
Люцифер готов проигрывать раз за разом, раз за разом опускаясь на дно плачущей клетки, лишь бы Михаил смотрел на него чистым огнем вечно. Смерть|Голод|Чума|Война (322, джен, G)
У Смерти было три старших брата, и все они протягивали ему руки.
Голод был первым. Голод был расчетливым и вдумчивым, а когда он проводил ладонью по земле, черные пепелища захлебывались водой, жадно впитывая ее каждой рыхлой порой, металлические облака разрывали друг друга, стремясь к смеющемуся солнцу, и ветер безумно глотал бесконечное пространство, сметая все на своем пути. Голод сеял отчаяние и страх, обнимая подрагивающими от вожделения руками, младших братьев.
Чума был вторым. Чума был замкнутым и сообразительным, а когда он выдыхал струи ледяного пара, воздух густел от ядовитых капель, разбивающихся о землю, кашлявшую кровью, шипящими рубцами. Чума смотрел на плачущее зеленое небо и улыбался больному солнцу, вытягивая руки вверх, в бесконечность задыхающихся звезд. Чума нес с собой возмездие и страдания, а Смерть смотрел из-под его руки на загибающийся от болезней мир.
Война был третьим. Война был неразборчивым и безответственным, а когда он мчался по дорогам на скрипучем железном скакуне, сжимая в руке красный клинок, листья шумели в остервенении, и срывали друг друга с черешков, разрываемые в сухие клочья озлобленным ветром. Война хохотал в лицо искаженному небу и ловил ладонями кричащее солнце, пряча его в темницу для военнопленных. Война звал за собой безумие и ненависть, держа младшего брата за плечи, чтобы тот не потерялся на огромной дороге в бесконечность.
У Смерти было три старших брата, и все они когда-то протягивали ему руки. Голод приводил к нему, Чума приводил к нему, Война приводил к нему, он сам приводил к себе – и все они были тесно связаны в железное кольцо, опутанное миллиардами замков. Они держались за руки, передавая души друг другу, по-честному, по-братски, пока от железного кольца не осталась жалкая ржавая пыль. Глаза у Смерти безжизненные и потухшие, и у его братьев такие же – будто выжженные страдающим солнцем.
У Смерти было три старших брата, и больше они не протягивали ему руки – только обезображенные страданиями души. И Смерть продолжал работать, надеясь однажды увидеть три пары родных глаз – так близко, чтобы можно было взяться за руки.
Снова. Кроули-центрик (341, джен, навеяно прекрасным Сексом, G)Стремясь материализоваться в кресле стоящего у руля, не задумываешься о последствиях. Кроули о последствиях знал, Кроули знал о цене и убитых в пустую бочках виски. Или еще чего покрепче: стоять у руля Ада (подумать только, какая игра слов) было сущим Адом, и Кроули маневрировал между дрожащим огнем и звенящими цепями черным куском ледяного железа.
У Кроули были принципы, и он не был жаден - сделать Ад намного лучше, дать черным душам все то прекрасное, что он мог дать из прекрасно-отвратного, разве есть намерение выше, цель благороднее? Но черная дымка копошилась в языках пламени, гнусно хихикая и скребя окровавленными ножами по обугленным костям - демонам чуждо доверие и перемены, они предпочитали стелиться по раскаленному дну, пока Кроули беспомощно тянулся к черным солнцам. Снова.
Кроули опасался Люцифера, скребущего когтями по бездонному дну своей темницы, и поднимался вовсе не по лестнице, осыпающейся под ногами - по раскачивающемуся шесту, усыпанного шипами. У Кроули, сжимающего в пальцах рукоятку, направляющую пылающий Ад, не было кожи на ладонях, только алые ленты, и это самая малая цена за черные солнца - бочки сменяли друг друга с поразительной быстротой.
Кроули было тяжело, оно и понятно: горло сжимали теплые пальцы Винчестеров, в лицо смеялись проклятые левиафаны, в спину дышал безумный Люцифер, а где-то над головой шипели ангелы, и было почти страшно, только годы упорства и качественного алкоголя не давали соскользнуть с шипастого шеста. Кроули хватался за него, как за спасительную соломинку, раздирая ладони в клочья. Падать вниз больше было нельзя.
Иногда Кроули казалось, что он сходил с ума - тогда он надевал черное пальто и отправлялся к Винчестерам, чтобы убедиться, что они сумасшедшее некуда, а с ним все еще не так плохо. Иногда, среди бушующего пламени, в самой гуще стелющихся в благоговейном страхе демонов, Кроули было до по-детски обидного одиноко - Люцифер никогда не придавал значения своим детищам, не хотел помогать Аду, с отвращением поворачивался спиной к черным трепещущим душам, но его уважали, почти любили. Кроули поскрипывал зубами, задумываясь, и не разжимал кровоточащих рук.
Кроули знал о последствиях, знал и о цене - и неспешными, размеренными шагами поднимался к черным солнцам.
@музыка:
Jen Titus – O Death; Escape The Fate – Prepare Your Weapon
@темы:
Балуемся,
Фанфикшн,
Supernatural,
Канон вперемешку